— Пить, — захрипел Вейк.
Главарь оглянулся и пристально посмотрел на Янека. Тот молча зашарил в седельной сумке, разыскивая тощий бурдюк с водой. Еще он друзей не бросал.
…
Остановились на краю леса, где между молодыми деревцами топорщился густой подлесок. Валх решил, что на пустошь не стоит до наступления темноты соваться. Лошади стояли, тупо свесив головы и поводили пыльными боками. Измученные люди повалились кто где.
Чуть оживший Вейк пытался даже расседлать лошадь, пока Янек не ругнулся:
— А ну, сваливать придется быстро? Седлать на ходу будешь? Ложись.
До дрожи желанный сон теперь не шел. Янек жмурился, но вместо спасительной тьмы все равно видел дорогу, колеблющиеся тени деревьев, слышал окрики Валха и усталое ржание коней. Будто раз за разом артисты на ярмарке гоняли перед ним картонные фигурки рыцарей, удирающих от погони.
— Как ты думаешь, король и вправду послал свору за нами? — спросил Вейк.
— В бумаге сказано было, что жизнь — прочь. Не мог не послать, иначе какой он король, — язык тяжело ворочался во рту. Казалось, что это не Янек отвечает, а кто-то дергает его за уголки рта ниточками.
— Я… не хотел. Но вот. Видать, не по совести на дракона король ополчился.
— С чего ты знаешь?
— А гляди.
Янек разлепил здоровый глаз. Вейк, сморщившись от боли, распутывал завязки поддоспешника, задубевшие от крови. Распахнул стеганку на груди, задрал рубаху. Янек присвистнул.
В самой середине груди Вейчика, где смыкаются ребра, виднелся ровный кровавый круг. Не было ни ран, ни ссадин, ни кровоподтеков — просто ярко-бордовое пятно, на котором выступала сукровица, будто капли росы. Как след от гиганской пиявки.
— Что это?
…
–.. Тогда мне одиннадцать было или двенадцать. Год неурожайный выдался, работы чуть. Мамки гнали детей из дома, чтобы голодные по углам не ныли. Вот мы ватагой и шатались по округе. На болотных лягв охотились и жрали их, пока кровавым поносом не пронесло. В лесу на кроликов силки ставили, пока свора королевская одну из младших соплюх не задрала на смерть — хоть сдохни от голоду, а на чужую землю не суйся. Потом поспорили, что страшнее: у мертвых на кладбище подношения отбирать или к Дырчатому берегу отправиться. Ну, что долго думать — поставили на кон по десятку шелбанов и разошлись. Нас как раз десяток и было.
— И что страшнее-то?
— Из тех, кто мертвецкие сухари по надгробьям собирал, двое выжило. А троих сторож загреб, да и сожгли их при всей деревне, чтобы неповадно было остальным. Из тех, что на берег отправились, я один вернулся. Остальные сгинули. Лишних ртов в селении поубавилось, и протянули до следующего года.
— Их… тоже сторож? — Янек спросил и сам понял, что глупость ляпнул. С недосыпу. Какой там сторож на Дырчатом берегу.
Вейк усмехнулся. Потер грудь ладонью.
— Нет. На вид показалось сначала — обычный берег. Ни духов, ни призраков, ни жутких теней, которыми взрослые пугали. Солнце светило ярко-ярко, и берег был будто черными крапинками заляпан. А подойдешь поближе — это все норки. Глубокие круглые дыры в скале. Мы опасались сначала заглядывать в них… Потом осмелели. Потому как никто оттуда не смотрел и любопытные носы отгрызать не спешил.
— А потом того… отгрызли?
— Потом мы дошли до того места, где дыры стали больше. Сначала с голову. Потом с тыкву. Потом и вовсе — с колесо от телеги. Взрослый, может, и не пролезет, а вот любопытный мальчишка… — Вейк вжал в голову плечи. — Помнишь заговорку от нечисти для Дырчатого берега?
— Ты не тронь, я не твой, лжи не знаю, подлости не ведаю, под небом по-честному скроен.
— У нас говорили «по лекалу справедливому».
— А мы сократили, чтобы звонче звучало.
— Звучало, — покривился Вейчик. — Очень звонко звучало. Мы, как в пещеру забрались, быстро друг друга потеряли. Ступил в сторону — и попал в другую норку. Друзей слышишь, а добраться до них не можешь. Как ни кричи. Сначала звали друг друга, потом один завопил — и стих, другой, третий… А я что? Дырчатый берег изъеден внутри коридорами, хуже любого лабиринта, людскими руками сделанного. Ни помочь, ни понять, что случилось. Пошел вперед, наудачу. Удача меня и встретила. Чуть не споткнулся об нее.
— Об нее?
— Сидела в гнездышке под ногами. Я писк услышал, нагнулся, пошарил руками — из мелких камней, наподобие ящеричьего, гнездо собрано. А в его центре — мягкое, горячее тельце. Странной шерстью покрыто — мягкие ворсинки и плотные будто стебельки между ними. Лапы с острыми когтями.
Вейк растопырил пальцы. Янек разлепил глаза и будто впервые разглядел застарелые шрамы на пальцах у друга. Так вот откуда…
— Я не испугался даже. Решил, что от наших криков взрослая тварь, детеныша охранявшая, сбежала, и он… она теперь мерзнет. Я как-то сразу понял, что это она. Даже не видя в темноте. Стал гладить. И заговорку приговаривать. Чтоб она не боялась…
— И?
— Тут я понял — как будто со стороны посмотрел на меня кто — что вправду по-честному скроен. И лжи сейчас во мне нет. Зверушка когтями быстро-быстро по рукаву забралась на плечо и засвистела в ухо. Ты не смейся… я все понял тогда. Говорит: ты хороший. Не как другие. Говорит: давай меняться. Ты мне дом, а я твое сердце охранять буду. От злобы, от врак и черных дел не по чести.
— Согласился?
Вейк улыбнулся:
— Кого из нашей банды прозвали «честным рыцаришкой»? Ты видел, чтобы я врал, обсчитывал, подставлял кого?
— Нет.
— Я очнулся тогда к вечеру. Уже снаружи. Под берегом. Грудь болела — будто в ней нож провернули. И пятно красное. До дома дошел… по дороге падал, верно.
