– Люблю ночной свет в городе.
Лола подняла глаза и отстранилась. Да, Бертрану не мог не нравиться ночной свет. Он привержен всему неожиданному и неразумному, теням, контражуру, откровенным экспозициям. Заметила бы она этот вяз, не укажи он на него? Нет. В голову по непонятной причине пришли две мысли, она сказала будничным тоном:
– Я никогда не жила в парижском отеле, – и продолжила секундой позже: – Мой отец погиб средь бела дня в автомобильной аварии. Ехал слишком быстро, хотел перестроиться в другой ряд и перевернулся. Выпил и потерял контроль – во всех смыслах слова. Мама была к этому готова…
Бертран слушал, затаив дыхание.
– Естественно, он никогда не пристегивался, но… финансово нас обезопасил.
– Как ты это пережила?
Лола улыбнулась – нежно, по-детски открыто.
– Я была подростком, старалась забыть и забыла… А сестра до сих пор ставит для него прибор, когда накрывает на стол.
– Сколько тебе было?
– Четырнадцать. Я повторила год, рассталась со многими подругами, но встретила одну, которую обожаю до сих пор. Это она заманила меня в бортпроводницы.
Пауза. И – глаза в глаза:
– Она бы тебе понравилась.
Бертран не спросил, как зовут лучшую подругу, он думал не о ней, а о Лоле – девочке Лоле, представлял, что́ ей пришлось пережить, и не понимал, как она справилась, обуздала горе и обиду.
– Тяжело жить, когда у тебя такая сестра.
– Мне другая не нужна.
Бертрану ужасно хотелось поцеловать Лолу, но он сдержался – ждал, чтобы она отпустила себя, раскрылась. Эта женщина была сильной, честной и стойкой, она умела держать чувства в узде.
– Я научилась контролировать ситуацию. Бесценный навык при моей профессии.
– Тебе нравится летать?
– Очень. К тому же форма дисциплинирует.
– Прячешься?
Лола задумалась.
– Наверное. Чуть-чуть.
Бертран погладил ее подушечками пальцев, и она продолжила:
– Странно, но мне по душе регулярность этого мира. Я умею с ним управляться.
Он улыбнулся, и она вдруг добавила, с ноткой смущения в голосе, что в небе чувствует себя недоступной и неуязвимой.
– Проводишь часы с людьми, которых никогда больше не встретишь, и иногда остаются приятные воспоминания.
Он подумал: «Совсем как я».
– У меня есть время на друзей и семью. Я хочу детей и надеюсь, что смогу стать хорошей матерью, не бросая работу.
– А из меня отец не получится, я слишком непостоянен. Сбегу, брошу младенца дожидаться мифического папашу…
Лола поцеловала Бертрана, он погладил ее живот, вообразив, как она будет выглядеть беременной, и почувствовал возбуждение.
– Прости… это было неизбежно…
Такова реальность. Фотография истины. Лола разозлилась: нельзя говорить подобные вещи, а потом извиняться как ни в чем не бывало! Ей хотелось отхлестать мерзавца по щекам, но она прижалась губами к его губам и шепнула:
– Я никогда не целовала так Франка и никогда так его не любила.
Бертран готов был поклясться, что это правда.
Он почувствовал удар в сердце посильнее пощечины, приподнялся на локте и поймал ее взгляд. Мост, протянувшийся между ними, поражал красотой, и вид с него открывался сказочный. Бертран – человек света, полной ясности, он оставляет тени и воспоминания за спиной. Лола угадывала его слабость, его отвагу и его любовь к свободе. Он не отвел взгляда, снова положил ладонь ей на живот и спросил:
– Мама водила тебя на танцы?
– Я десять лет училась классическому балету.
– Почему бросила?
– Я не балерина. Лола, но – увы – не Монтес[9]. У меня другой цвет кожи и нет ни ее таланта, ни ее завоеваний.
Бертран улыбнулся – Лола очень забавно оборонялась.
– Не вижу особой доблести в умении покорять вершины. Предпочитаю приключения.
Ее улыбка растаяла вдруг, сама собой, и Бертран испугался. Они лежали, замерев и почти не дыша. Он отстраненно, но очень ясно увидел этот решающий момент жизни (фотограф!). Казалось, что он продлится вечно, как будто его «подвесили», но стрелка может качнуться в любую сторону. Ничего не терять, все начать с начала, с тобой? Он ждал ответа на незаданный вопрос. Может быть. Лола не нашла слов – или придумала тысячу, но не сказала ни одного. Она испытывала страх, жгучий стыд и желание, которым боялась захлебнуться. Бертран смотрел на нее и молчал. Она погладила его по руке. Что, если он прав? А может, права я? Кто такой этот мужчина? Законченный эгоист? Честный трус? А я предательница. Лола подумала о Франке и той лжи, которая всегда будет стоять между ними. Как и чувство вины. Она до смерти напугана. Но счастлива. Почему все так запутанно? Выхода нет? Закрыть глаза…
Солнце пробудилось и встало в половине пятого, а фотограф – вопреки обыкновению – еще долго спал безмятежным сном. Когда позвонил Франк, Лола хладнокровно соврала, глядя на Бертрана.
Он позвонил портье и попросил принести кофе и круассаны.
Лола закрылась в ванной. Ее красное платье лежало рядом с Бертраном. Он слушал звук льющейся воды. Чем она там занимается? Наверное, завернулась в полотенце, присела на краешек ванной, смотрится в зеркало и ждет. Чего?
Лола распахнула дверь, наткнулась на него (в прямом смысле слова) и сказала:
– Нет.
– Да, – возразил он.
– Дай пройти.
– Не сейчас…
Ни один не отвел взгляда.
– Ты улыбнулась.
– Нет.
– Да.
Он коснулся губами ее губ и прошептал:
– Ты что-нибудь скрыла от меня, когда мы обнимались?
– Сам знаешь.
– Скажи.
– Нет, ничего. Я отдала тебе все, что могла.
Они не заметили, как уснули, и вновь заказали еду только в четыре часа дня.
Она наслаждалась минутами.
– У тебя глаза совсем зеленые…
Его голос был сладок и тягуч. Как мед. Она не ответила – молча допила кофе, вытерла губы, мгновенным и каким-то неуловимым движением надела платье. Он сидел и смотрел на нее, даже не помог застегнуть молнию. Она обула сандалии, улыбнулась – «Прощай…» – и вышла. Он слышал каждый ее шаг по коридору. Каждый удар сердца. Каждую улетающую секунду. Вдруг вскочил и, не одеваясь, кинулся следом, догнал ее у лифта. Она вошла в кабину, повернулась. Они смотрели друг на друга, пока треклятые двери не начали закрываться. Он хотел крикнуть: «Не выходи замуж!» – но слова застряли в горле. Как будто знали, что без последствий подобное не остается и ответ обязательно будет. Белый или черный. Да или нет – не важно, он все равно причинит боль и ей, и ему, потому что будет означать разрыв, отречение.
В лифт, потеснив Лолу, вошла пара. Глаза у обоих округлились от изумления, но поразила их не нагота Бертрана, а его невозможно долгий прощальный взгляд.
Когда человек так смотрит, никто не посмеет нарушить благоговейное молчание.
Ч-пок… Двери закрылись. Слава богу…
9
Бертран рухнул на скомканные простыни. Руки так замерзли, что он их не чувствовал. Лежал и прокручивал в голове последние события. Достань ему смелости спросить: «Какого черта ты
