– Конечно, доктор, спасибо за заботу.

– Готов поспорить, ваш муж тоже заболеет! Ничего, побудете в разлуке, это полезно!

Лола посмотрела в серые глаза доктора, перевела взгляд на стены, выкрашенные в яблочно-зеленый цвет. Неужто и они поведут себя по-предательски?

27

Заболевший Ленни капризничал, хотел оставаться на руках у мамочки, и Лола весь день прижимала сына к себе – в кровати, за компьютером, у телевизора. Придремывали они одновременно, а около пяти вечера Лолу вдруг бросило в жар, и сразу зазнобило. Голова кружилась, ноги налились свинцом. Моя очередь.

Грипп уложил ее в постель всерьез и надолго. Ей снились кошмары – без Франка, без Бертрана, зато с черной густой кровью, которая выплескивалась на снег, как лава из жерла вулкана. Лола то и дело выныривала на поверхность с ощущением, будто и не спала вовсе. Ухаживали за ней Жеральдина и Эльза. Ленни лежал рядом, изредка поднимая веки, опушенные длинными черными ресницами, и с укором смотрел на мать блестящими от жара глазами. Лола готова была расплакаться, но тут – очень невовремя – появилась Жеральдина. Она принесла Марию, отодвинула ноутбук и села:

– Девочка хочет к тебе.

Малышка прильнула к Лоле, Жеральдина погладила старшую дочь по волосам, пощупала лоб, проверяя температуру.

– 40°, если не выше.

– Ленни?

– 39,9°.

Жеральдина поменяла воду в стаканах, закрыла ставни, поправила одеяло.

– Оставить дверь открытой?

– Да… – беззвучно шепнула Лола и закрыла глаза. Под снежным покровом ворочалось и глухо ворчало нечто непонятное и, скорее всего, опасное. Но что делает любая мать, когда болеет ее чадо? Сидит рядом. Дает лекарство. Утешает.

Эльза между тем не была больна. Когда Жеральдина попыталась – очень осторожно – выяснить что-нибудь еще о «мсье со свадьбы», ее темноволосая дочь промолчала. Она рисовала. Картину «Три зеленых свинки». Мать «художницы» не сумела бы опознать в этих… существах поросят, но Эльза с лучезарной улыбкой сообщила, что «они зеленые, как твои тапочки». В каком направлении движется Эльза? Она все видит и все слышит? А что запоминает? Что будет с девочкой, когда я войду в возраст Мегеры?

Вопросы, вопросы, вопросы без ответов. Ей захотелось закопаться в снег. Растаять и просочиться в землю. Эльза подняла голову, улыбнулась матери и сказала: «Я знаю». Нет, она ничего не произнесла вслух, но Жеральдина поняла без слов.

Она знала: есть мир, где можно читать по глазам. Постоянного доступа туда не существовало, но иногда они общались на уровне, недоступном ни одному врачу. Нет, Жеральдина не удивилась. Она испытала редчайшей восхитительный прилив чистой, первозданной радости.

28

Темно-зеленые шторы были раздвинуты, и проснувшаяся в одиночестве Лола увидела, как играет на снегу бледный отсвет луны. Сколько дней она гриппует? Два? Три? С тех пор как они с Бертраном расстались во Франкфурте?

Она смутно помнила, как мать забрала детей, чтобы уложить их в соседней комнате. Озноб прошел, температура упала «ниже нижней границы нормы», голова прояснилась, мысли обрели четкость. Лола вспомнила нагромождение своей лжи.

Она включила ноутбук и нашла одну-единственную свежую новость: «Бертран Руа находится в отделении интенсивной терапии». Как долго? Что с ним там делают? Ты в сознании? Или в коме? Размещенная кем-то фотография показалась бесконечно чужой. Какие у тебя сейчас глаза?

Помнишь, как ты обнял меня однажды в июне?

Лола вылезла из постели и босиком подошла к окну. Небо сверкало звездами. Ноги у нее были ватными, как в Москве, когда она ждала, чтобы Бертран «озвучил» результат теста. Лола долго смотрела в ночь, на сад. Ребенком она по какой-то непонятной причине никогда не забиралась на деревья, но в эту минуту ей ужасно хотелось вскарабкаться по огромной сосне до самой верхушки и дотронуться до звезд. Хотя бы пальцем. Это совсем нетрудно. Девять лет, четырнадцать, тридцать один год. Она раскинет руки и полетит, как вольная птица, упадет на пухлый свежий снег. Первой оставит на нем след. Побежит по аллее, слушая хруст. Повернет ключ, откроет ворота, и все начнется сначала.

Температура опять поднялась, и мысли разбежались, как тараканы. Осталось только вранье. Ложь смотрела Лоле в лицо, готовая к схватке.

29

Похороны Королевы Милан затянулись из-за снегопада и оказались тяжелым испытанием. На следующее утро, за завтраком, у Франка поднялась температура, родители были еще «на ходу», но чувствовали себя не лучшим образом. Клод Милан смотрел выпуск новостей и по привычке громко повторял выводы комментатора.

У Франка раскалывалась голова, болел живот, крутило ноги.

– Да закройте же двери! – раздраженно прокричал он.

Как и все мужчины, инженер плохо переносил даже небольшой жар, у него путались мысли, так что пришлось три дня проваляться в постели. На четвертый он встал, с трудом дотащился до дивана и без сил рухнул на него.

В новостях не сообщали ничего нового. Снег, Бертран Руа, эпидемия гриппа. Осложнения. Повышенная смертность среди стариков. Интересно, Мегера справилась бы с этой напастью, если бы не сердечная недостаточность?

– Только и умеют, что пугать статистикой! – возмутился Клод Милан.

Франк поднялся и пошел к себе, сердито бурча под нос:

– Судя по всему, бабуля уже покинула ад и продолжит терзать нас… виртуально! – Он провалился в сон. Год закончился плохо. В одиночестве. В болезни. В доме с односторонним движением! Нужно заняться делом, вернуться к работе и доказать, что покрытие не будет растрескиваться при -25°. Это дело его чести и первое правильное решение в новом году!

30

Поздно вечером 26 декабря состояние Бертрана резко ухудшилось, так что вопрос об отправке на родину даже не стоял. В себя фотограф пришел три дня спустя, но вторые сутки бредил, обливаясь лихорадочным потом. Солнце светило в окно, прикрытое плотным покрывалом. Молодой человек слышал – не очень отчетливо, – как врач запретил ему подниматься. Пальцы, считавшие пульс, были холодными, голос растягивался и уплывал. Я свободен, и я жив.

Где-то в дальнем углу палаты мужской голос произнес:

– Скоро повесим легкие белые шторы, станет повеселее.

Вдруг появились родители. Они улыбались, произносили какие-то ничего не значащие слова, чтобы скрыть тревогу и страх. Бертран слушал их голоса, не узнавал свой собственный, цеплялся за посторонние шумы, за звук шагов медсестер. Время текло странно, но Бертран готов был поклясться, что оно подстраивается под голоса.

– Я хорошо себя чувствую, – отвечал он на вопрос матери, что было далеко от истины.

Мучение доставляли не раны и лихорадка. Где-то в глубине сознания проснулся позор, которым его «кормили» много месяцев, день за днем. Пытаясь выжить, он отстранялся, а теперь обрел свободу и понял, что даже она не прогонит живое чудовище. Оно прячется в тени, но может появиться в любой момент, пугая и угрожая. Длинные узловатые пальцы протянутся, схватят за горло и раздавят хрупкие косточки. Оно потребует, чтобы Бертран назвал его по имени: «Ты – страх». Оно скажет: «Я –