Я принялся расточать комплименты в адрес обоих, делая вид, что не догадываюсь о происходящем между ними. Он усомнился в моей искренности. Она сказала, что сама может позаботиться о себе.
– Ты что, пытаешься нас свести? – поинтересовалась она с мелькнувшей в голосе насмешкой.
– А тебе-то что за дело? – спросил он.
Я описывал ее обнаженное тело, виденное мной два года назад. Я хотел, чтобы он возбудился. Не важно, чего он желал, лишь бы возбудить его. Я также расписывал его ей, потому что хотел увидеть, похоже ли ее возбуждение на мое, сопоставить одно с другим и понять, которое из двух является подлинным.
– Стараешься сделать так, чтобы она мне понравилась?
– Что в этом плохого?
– Ничего. Только я обойдусь без помощников, если не возражаешь.
Я не сразу осознал, чего в действительности добивался. Не просто распалить его желание в своем присутствии или стать для него незаменимым. Подстрекая его говорить о Кьяре, я превращал ее в предмет мужских сплетен. Это позволяло нам сблизиться через нее, заполнить расстояние между нами совместным влечением к одной женщине.
Может быть, я просто хотел показать ему, что мне нравятся девушки.
– Слушай, это очень мило с твоей стороны, и я ценю это. Но не надо.
Своим упреком он дал понять, что не собирается подыгрывать мне. Он поставил меня на место.
Нет, это ниже его достоинства, подумал я. Это я мог быть коварным, низким, подлым. Моя агония и стыд достигли нового уровня. Теперь я не только стыдился своего желания, объединявшего меня с Кьярой – я уважал и боялся его и ненавидел за то, что он заставил меня ненавидеть самого себя.
Наутро после танцев я не стал звать его на пробежку. Он меня тоже. Когда я в конце концов вызвался побегать, потому что молчание стало невыносимым, он сказал, что уже бегал.
– Ты долго спишь в последнее время.
Ловко, подумал я.
В самом деле, за последние дни я настолько привык, что он ждет меня, что совсем обнаглел и не слишком беспокоился, во сколько встаю. Это станет мне уроком.
На следующее утро мне хотелось пойти поплавать с ним, но спуститься означало оправдываться, пытаться загладить вину. Поэтому я остался в комнате. Просто из принципа. Я слышал, как он почти на цыпочках прокрался по балкону. Он избегал меня.
Я сошел вниз намного позже. К тому времени он уже уехал, чтобы отвезти синьоре Милани исправленные страницы и забрать новые.
Мы перестали разговаривать.
Сидя рядом по утрам, мы едва перебрасывались случайными словами, чтобы заполнить паузу. Это даже нельзя было назвать непринужденной беседой.
Он не проявлял беспокойства. Вероятно, он вообще не думал об этом.
Как получается, что кто-то проходит через все круги ада, пытаясь быть рядом с тобой, в то время как ты не имеешь ни малейшего представления и не думаешь о нем, и за две недели вы едва ли обмениваетесь парой слов? Знал ли он? Может, стоило сказать ему?
Роман с Кьярой начался на пляже. Затем он забросил теннис и переключился на велосипедные прогулки с ней и ее друзьями по городкам, расположенным в горах вдоль западной части побережья. Как-то, когда их собралось на одного человека больше, Оливер обернулся ко мне и спросил, не могу ли я одолжить Марио свой велосипед, раз сам не пользуюсь им.
Я снова стал шестилетним ребенком.
Я пожал плечами, в том смысле, что мне все равно. Но как только они уехали, я бросился наверх и разрыдался в подушку.
Вечером мы иногда встречались на дансинге. Предугадать, когда он появится там, было невозможно. Он из ниоткуда возникал на сцене и так же внезапно исчезал, порой один, порой в компании. Кьяра, приходя к нам домой, как привыкла с самого детства, усаживалась в саду и глазела по сторонам, ожидая его появления. Затем, когда минуты все тянулись, а нам нечего было сказать друг другу, она наконец спрашивала: «C’è Oliver? Где Оливер?» Он уехал к переводчице. Или, Он в библиотеке с моим отцом. Или, Он спустился на пляж. «Что ж, тогда я пойду. Передай ему, что я заходила».
Все кончено, подумал я.
Мафальда с сочувствующим видом покачала головой.
– Она совсем ребенок, он – профессор университета. Почему бы ей не найти кого-нибудь своего возраста?
– Тебя никто не спрашивал, – услышав это огрызнулась Кьяра, не желавшая мириться с критикой какой-то кухарки.
– Не смей говорить со мной в таком тоне, я найду чем тебе рот заткнуть, – не смолчала наша неаполитанская кухарка, потрясая в воздухе рукой. – Еще семнадцати не исполнилось, а уже бегает с голой грудью за парнями. Думаешь, я не вижу ничего?
Я отчетливо представил, как Мафальда обследует простыни Оливера каждое утро. Или сверяет свои записи с Кьяриной горничной. Ничто не могло ускользнуть от этих всезнающих вездесущих домработниц.
Я посмотрел на Кьяру. Я видел, что она уязвлена.
Все подозревали об их отношениях. Днем он иногда брал с площадки около гаража один из велосипедов и отправлялся в город. Возвращался часа через полтора. Переводчица, объяснял он.
«Переводчица», – эхом отзывался отец, потягивая послеобеденный коньяк.
«Traduttrice[6], как же», – вставляла Мафальда.
Случалось, мы пересекались в городе.
Сидя в caffè[7], где мы собирались небольшой группой по вечерам после кинотеатра или перед тем как пойти на дискотеку, я увидел Кьяру с Оливером, вынырнувших из боковой аллеи, болтающих о чем-то. Он ел мороженое, она двумя руками уцепилась за его свободную руку, повиснув на ней. Когда они успели так сблизиться? Казалось, они разговаривали о чем-то серьезном.
– А ты что здесь делаешь? – спросил он, заметив меня. Он
