такой суматохе? А еще эта пещера имеет какое-то отношение к бушменам, как и большинство пещер в здешних краях. Вопрос в том, что она в себе таит. Нет, не говори мне. Я хочу разобраться сам. Странно, что на ум приходят какие-то рисунки. Хотя что же тут странного, ведь бушмены часто рисовали в пещерах. Нет, желтокожий, не нужно кивать, а то отгадывать становится слишком просто. Смотри на меня и ни о чем не думай. Рисунки, много рисунков, но среди них есть один особенный. Что-то такое, что тяжело вообразить. Уж не тебя ли нарисовали бушмены, когда, невесть сколько лет тому назад, ты был с ними, молодой и красивый, а, желтокожая мартышка?

Ну что ты снова башкой трясешь! Держи голову прямо, чтобы мысли в ней не бурлили, как вода под ветром! По крайней мере, это рисунок кого-то страшилища, гораздо более ужасного, чем ты сам. Ага! Он растет, растет! Сейчас догадаюсь. Макумазан, иди сюда, встань рядом со мной, а ты, желтокожий, повернись к нам спиной и гляди в огонь. Так! Жжется, верно? А воздух нынче холодный, очень холодный. Нужно разворошить, чтобы горело жарче.

Ты тут, Макумазан? Да, тут. Смотри, какой у меня табак, смотри, как ярко он горит! – С этими словами Зикали сунул руку в мешок, извлек щепоть какого-то порошка и метнул этот порошок в огонь. Потом простер свои костлявые пальцы над пламенем, будто желая согреться, и стал медленно поднимать руки.

На моих глазах пламя костра потянулось следом за его ладонями, на высоту в три или четыре фута. Зикали уронил руки, и пламя тоже упало. Он снова поднял их, и огненные языки опять взметнулись вверх, на сей раз гораздо выше прежнего. Он в третий раз повторил свое представление, и настоящая стена пламени встала в воздухе, достигая в вышину добрых пятнадцати футов, встала да так и осталась стоять, пылая ровно и устойчиво, словно огонь в лампе.

– Смотри в костер, Макумазан! – велел карлик вдруг изменившимся, словно чужим голосом. – И ты тоже смотри, желтокожий. Поведайте мне, если что-либо увидите, сам-то я не вижу ничего, совсем ничего.

Я послушно устремил взгляд в огонь. Поначалу ничего не происходило, но в следующее мгновение в языках пламени начала возникать фигура. Изображение дробилось, рассыпалось, менялось, а затем сделалось отчетливым, ясным и узнаваемым. Передо мной, окруженный огнем, предстал Хоу-Хоу – в том самом виде, в каком он был изображен на портрете в пещере, разве только двойник казался живым – его глаза моргали. Этот Хоу-Хоу выглядел сущим дьяволом, вырвавшимся из преисподней. Я чуть не задохнулся от ужаса, но сумел сдержаться и не отшатнуться. Что до Ханса, тот принялся браниться на голландском:

– Allemachte! Da is die leeliker auld deil![50] – Это означало: «Всемогущий! Вот он, страшный старый дьявол!»

Выкрикнув эти слова, готтентот рухнул навзничь и остался лежать на спине, обездвиженный ужасом.

– Хо-хо-хо! – рассмеялся Зикали. – Хо-хо-хо!

И стены крааля отозвались эхом, вторя ему на самые разные лады:

– Хо-хо-хо!

Зикали перестал смеяться и уставился на нас немигающим взглядом.

– Кто, интересно, первым сказал, что все мужчины глупы? – вопросил он. – Уж не знаю, кто это был, но думаю, что женщина, какая-нибудь красавица, которая завлекала мужчин и поняла, насколько все они глупы. О, сама-то она была мудрой, эта женщина! Все женщины мудры, на свой лад, и недаром они так говорят о нас, мужчинах. Я бы добавил к ее словам, что все мужчины трусы, у каждого из нас есть свое уязвимое место, пускай даже в остальном мы и ведем себя храбро. Мужчины все одинаковы, Макумазан. Вот скажи мне, в чем разница между тобой, мудрым белым человеком, и этой желтокожей обезьяной? – Карлик указал на Ханса, по-прежнему лежавшего на земле: глаза выпучены, зубы стучат, с губ слетают молитвы, обращенные ко всем богам на свете, ведомым и неведомым. – Вы оба боитесь, один ничуть не меньше другого, и единственное отличие между вами в том, что белый вождь старается спрятать свой страх, а у желтокожего все наружу, как заведено у мартышек.

А почему вы так испугались? Да потому, что я сыграл с вами злую шутку, явив вашим глазам картину, каковая обитает в ваших умах. Прошу тебя, Макумазан, запомни, что это не колдовство, а обычная уловка, на которую способен даже ребенок, если найдется, кому его научить. Надеюсь, ты поведешь себя иначе, когда встретишься с Хоу-Хоу лицом к лицу. В противном случае ты меня разочаруешь, а в той пещере появятся два новых черепа. Но я верю, что ты будешь храбрым, да, будешь, ибо тебе не захочется умирать, сознавая, как долго и громко я стану смеяться, прослышав о твоей постыдной кончине.

Старый колдун продолжал витийствовать, как было у него в обыкновении, когда ему хотелось скрыть за язвительными насмешками желание