– Именем самого дорогого для меня на свете, мы спасем их, если еще не поздно! – вскричал полковник. – Можете ли вы, молодой человек, быть нашим проводником?

Но тут он заметил, что обессиленный усталостью и голодом вестник почти замертво упал в кресло, безжизненно свесив голову.

Попросив своего ординарца возможно скорее приготовить закуску, полковник заставил молодого Тресиллиана проглотить несколько глотков французской водки. Постепенно юноша начал приходить в себя.

– Простите нас, сеньор, – сказал полковник, – что из-за страшной вести, которую вы привезли нам, мы забыли о вашем положении. Ради бога, не говорите больше ни слова, пока не оправитесь вполне.

В эту минуту вошел слуга, неся на подносе холодное мясо, фрукты и бутылку вина.

Генри Тресиллиан с жадностью принялся за еду. Утолив первый голод, он вспомнил, что там, на Затерявшейся горе, тоже начинают голодать. Обращаясь к полковнику Реквеньесу, он проговорил:

– Сеньор! Вы читали письмо дона Эстевана, и если хотите спасти его, то идемте. Простите, что я потратил столько времени на разговоры.

Полковник с чисто военным добродушием успокаивал его.

– Кушайте, молодой человек, – сказал он, – и при этом вы можете дать нам все нужные сведения. Кроме того, нам нужно еще время на необходимые сборы, и раньше рассвета мы отправиться не можем.

– Прежде всего, – прервал его дон Юлиано, – где именно находятся наши друзья?

– В относительной безопасности, – отвечал Генри, – если бы были съестные припасы; но в данную минуту все источники должны быть истощены. Знаете ли вы, сеньоры, часть пустыни, называемую Затерявшейся горой?

– Я уже не в первый раз слышу это название, – сказал полковник Реквеньес.

– Я видел ее, – продолжал дон Юлиано. – Так это та тайная цель, к которой вел вас гамбусино?

Тут Генри Тресиллиан рассказал все, что произошло с ними: рассказал о жажде, с которой приходилось бороться, о том, как удачно пришла экспедиция к озеру и Затерявшейся горе и, благодаря гамбусино, могла укрыться там, когда открылось вдруг присутствие индейцев, и в таком количестве, что нечего было и думать о защите на равнине.

– Каковы могут быть силы койотов? – спросил полковник.

– Около пятисот человек, – отвечал Генри, – но, по всей вероятности, к ним присоединилась теперь другая шайка числом в двести всадников, собиравшаяся сделать набег на берега Оркаситас в расчете разграбить плохо защищенные селения.

– Совершенно верно! – сказал полковник. – Эти негодяи с некоторого времени слишком уж нагло нападают на колонистов, пора их хорошенько наказать. Что же касается Эстевана, – прибавил он, – то я вижу, что обстоятельства требуют правильно организованного похода, для чего пригодятся и ваши люди, дон Юлиан. Сможете ли вы, сеньор Тресиллиан, провести нас кратчайшим путем? Нам дорога каждая минута.

Молодой англичанин улыбнулся.

– Господин полковник, – сказал он, – я ехал пять дней по прямой от Затерявшейся горы среди таких препятствий, которых нельзя избежать; но для войска они будут непроходимы, и вам придется идти в обход. Если же через семь дней мы не увидим развевающегося на вершине Затерявшейся горы мексиканского флага, то вы можете свалить всю вину на меня.

– Хорошо – отвечал полковник, – я вам очень благодарен. Ваш отец, сеньор, по справедливости может гордиться таким сыном. А теперь, – прибавил он, обращаясь к дону Юлиану, – соберите две сотни своих самых сильных работников, и с рассветом соединимся за Ариспой.

– Можете положиться на меня, – сказал дон Юлиано Ромеро и быстро удалился.

Гасиенда его находилась на некотором расстоянии от города, и, чтобы собрать к назначенному часу своих людей, ему необходимо было торопиться.

По уходе его полковник велел позвать караульного офицера и приказал как можно скорее собрать штаб уланского полка.

Молва о приезде молодого англичанина быстро разнеслась по городу и стала предметом всеобщих разговоров.

Появление юного гонца на еле живом коне дало пищу воображению и, как это часто случается, было истолковано почти верно. Название Затерявшейся горы уже носилось в толпе, с быстротой молнии распространилось известие, что караван Вилланева и Тресиллиана почти в руках дикарей.

Крики: «Индейцы! Индейцы!», повторявшиеся все чаще и чаще, раздавались по всему городу, и, когда на перекрестках зазвучали трубы улан, все уже знали, что полк отправляется в поход.

Ввиду суматохи некоторые вообразили даже, что апачи угрожали и городу.