овраг.
У каждого из них на широком ремне была сумка со съестными припасами, бутылка воды, смешанной с небольшим количеством водки; на поясе висели револьвер и кистень. Другого оружия они не пожелали брать. Прежде всего им нужна была свобода движений.
Бесшумно вскарабкавшись на утес, они исчезли в тумане.
Осажденные, перегнувшись за парапет, старались следить за ними взором, и если не посылали им вслед горячих пожеланий, то лишь потому, что дон Эстеван приказал соблюдать самую строгую тишину.
Ничто не нарушало безмолвия этой непроницаемой ночи.
Ангуэс и Барраль шли так осторожно вдоль тщательно изученного ими оврага, что ни один камешек не шевельнулся под их ногами.
Со времени своего плена на Затерявшейся горе осажденные провели много беспокойных ночей, но такой они не знали до сих пор.
В лице их товарищей, ушедших во мрак, рождалась надежда на освобождение.
Прошла еще четверть часа, как Ангуэс и Барраль скрылись из виду.
Что за счастье, если утром, с восходом солнца, снизу горы не донесется ни крика призыва, ни малейшего стона!
Прошел час – ничто не нарушало ночной тишины.
Дон Эстеван, сжимая руку Роберта Тресиллиана, с сердцем, преисполненным волнения, быть может, даже надежды, тихо шептал слова благодарности по адресу тех, которых считал в это время невредимыми в пустынных льяносах.
Наклонившись вперед и наполовину перевесившись за парапет, Педро Висенте пытался, казалось, читать сквозь густую мглу.
Мало-помалу, по мере того как проходило время, страшный, убийственный гнет беспокойства уменьшился. Рудокопы вздохнули свободнее. Они мысленно видели уже двух направляющихся к Ариспе людей, которые вернутся вскоре в сопровождении уланов полковника Реквеньеса, как вдруг со стороны оврага донесся шум, сначала смутный, перешедший вскоре в вопль, послышались учащенные выстрелы, неистовые крики, прерываемые ржанием лошадей и гортанными возгласами дикарей, обнаруживших вылазку и собиравшихся у оврага.
Среди этого зловещего шума раздались друг за другом сухие и частые выстрелы револьверов. Гамбусино мог сосчитать их.
Никогда еще осажденные не чувствовали так ясно всего ужаса своего положения. Свирепые крики дикарей раздавались, как погребальный звон, и в довершение ужаса они слышали замиравшие крики прощания, которые посылали их несчастные товарищи.
Сам гамбусино, обыкновенно такой бесстрастный, не мог удержаться от вопля отчаяния.
– Проклятье! – воскликнул он. – Они видят впотьмах, как кошки! Нам уже не придется возобновить попытку. Это было бы безумием!
Исход им же самим вызванного предприятия привел его в уныние.
Между проектом и осуществлением его прошли только сутки, и снова мексиканцам оставалось лишь покориться судьбе.
Не оставалось сомнения – Бенито Ангуэс и Джакопо Барраль, настигнутые индейцами, защищались с геройским хладнокровием.
Стая койотов у подошвы Затерявшейся горы бросилась на этих храбрецов, и ничем, ничем – увы! – нельзя было помочь им.
На возвышенности все, разбитые от усталости или, скорее, волнения, старались заснуть; но зрелище, представившееся взорам осажденных при восходе солнца, заставило запылать сердца бешенством.
На том же самом месте, где апачи совершали свои сопровождавшиеся ревом похоронные пляски вокруг трупа Гремучей Змеи, был воздвигнут позорный столб.
Вскоре койоты привязали к нему человека, в котором рудокопы узнали Бенито Ангуэса.
С несчастного была сорвана одежда, а на груди намалевана зловещая эмблема племени – череп и две скрещенные кости.
Со скрученными над головой руками, со связанными ногами, с выдающимися ребрами, несчастный погонщик мулов повернул голову к Затерявшейся горе, как бы надеясь на помощь оттуда.
Тогда дикари отошли и, избрав мишенью грудь пленника, начали поочередно стрелять, пока вытатуированнный череп не превратилась в зияющую рану.
Смерть давно освободила уже злополучного погонщика мулов от мучений, а опьяневшие от крови и бешенства койоты все еще стреляли.
В конце концов для вящей жестокости они привязали Джакопо Барраля поверх трупа товарища и с той же ловкостью и ревом снова начали свои упражнения. Затем двое из них скальпировали мертвых; потрясая над головами кровавыми скальпами, они приблизились, насколько позволяла осторожность, к Затерявшейся горе и размахивали этими страшными трофеями перед глазами бессильных мексиканцев.
