выжила, и меня спасла. И очень часто работники завода ночевали у нас, так как не было сил вернуться к себе домой.
Особенно трудно было выживать зимой 1941 г. и весной 1942 г. Летом разбили огород у церкви князя Владимира[35] и у меня появилась своя грядка. Больше всего я запомнила турнепс, он белый и сладенький. Огороды появились во многих скверах. Церковь работала, вернее служила всю войну.
Отца призвали служить в январе 1943 г., а летом 1943 г. он дал знать, что его часть будет стоять на Поклонной горе, и мама со мной отправилась пешком на свидание. Когда шли обратно, попали под обстрел, пережидали уже ночью в каком-то жакте на Пионерской улице. В 1943 году меня прикрепили к одной семье носить обеды на дом, получая в столовой. Однажды, когда я несла обед и в руке хлеб, у меня этот хлеб вырвал парень Слава Карпов. Я его знала раньше, а мне не поверили. Так осталось неприятное чувство без вины виноватой. У этого мальчика была сестренка Наташа, такая красивая, но умерла она и он умер. Я бы хотела помянуть учительницу пения, Марианну Исаевну Шверберг. Она заняла нас хором. Это здорово нас отвлекало от голода. Позднее в 1944, 1945, 1946 года мы уже выступали даже в филармонии, давая правительственные концерты с дирижерами Исаченко и Александровым. В военные годы выступали в госпиталях перед ранеными солдатами.
Из памятных мест разбитых был дом, где сейчас станция м. Адмиралтейская. Снаряд попал там, где станция метро Невский проспект. Бомба разрушила целый флигель дома на ул. Введенской (ныне О. Кошевого), напротив поликлиники № 34. А вот Эрмитаж работал всю войну. Дома около Эрмитажа были раскрашены под разрушенные и так они уцелели. Многие разрушения я постаралась забыть. В День Победы 9 мая 1945 года я стояла на ступеньках Биржи на салюте. Было сплошное ликование.»
С блокадой связано много чудес великих и малых. Чудом было уже то, что немцы остановились в пригородах Ленинграда. Но это чудо куплено реками солдатской крови.
Степан Сергеевич Семенец, ветеран войск НКВД, рассказывал нам о том, как их – курсантов, выпускников 1941 года, – выдвинули на оборону Ленинграда после прорыва Лужского рубежа. Немцев они сдерживали в течение нескольких дней. Из 2 тысяч курсантов осталось 50 человек. Оставшихся затем бросили под Стрельну. Они составили знаменитый Стрельнинский десант, из которого в живых осталось 18 человек.
Как дань этому общему подвигу армии и народа, Ольга Бертгольц написала великое стихотворение:
Мне скажут – Армия… Я вспомню день – зимой,Январский день сорок второго года.Моя подруга шла с детьми домой —Они несли с реки в бутылках воду.Их путь был страшен, хоть и недалёк.И подошёл к ним человек в шинели,Взглянул – и вынул хлебный свой паёк,Трехсотграммовый, весь обледенелый.И разломил, и детям дал чужим,И постоял, пока они поели.И мать рукою серою, как дым,Дотронулась до рукава шинели.Дотронулась, не посветлев в лице…Не видал мир движенья благодарней!Мы знали всё о жизни наших армий,Стоявших с нами в городе, в кольце.Описанных в стихотворении случаев было множество. Рассказывает ныне здравствующий протоиерей отец Виктор Голубев, настоятель храма «Кулич и Пасха» в Санкт-Петербурге. Ему было во время блокады 12– 13 лет.
«Семья наша была верующая. В храм хотя и не часто, но ходили. Отец мой, правда, состоял в партии с 1924 года, но из нее вышел в 1930 году. Из-за этого много намаялся: не хотели его брать на работу как беспартийного, из-за чего приходилось ему переходить с одного завода на другой. И, тем не менее, отец мой всегда был патриотом и не держал обиды на советскую власть. Когда в 1941 году грянула война, в действующую армию его не призвали по возрасту. Но отец добровольцем ушёл в народное ополчение и погиб под Псковом.
С начала блокады и до сентября 1942 года я был в блокадном Ленинграде. В 1942 году меня ранило осколком во время артобстрела. Мама была на работе, ей говорят: «Идите скорее, ваш сын убитым валяется!» А на самом деле я остался жив – добрые люди на улице подобрали, доставили в больницу. Я потерял много крови, необходимо было переливание. Кровь нашлась – её пожертвовали моряки-краснофлотцы, сами истощённые и изможденные. Дай Бог им здоровья, если ещё живы. И Царствие Небесное, если скончались».
Это один лишь эпизод потрясающего самопожертвования, удивительной любви к ближнему.
Или вот такой проникновенный рассказ жительница блокадного Ленинграда Людмилы Ивановны Павловой:
«Когда началась война, мне было 13 лет. Вместе со всеми я дежурила на крышах, тушила зажигалки. Сколько их за это время потушила, уж и не помню… Не уходила с крыш, даже когда сильно бомбили. А взрывы были такие, что однажды лошадь с повозкой во дворе перелетела через гараж. К слову, о гараже. Когда начался голод, в него стали складывать трупы. Вот лишь одна из картин: идут двое – муж и жена. Ноги опухшие, как у слона. Это потому, что много пили, желая утолить голод. Временно чувство голода засыпало, но за это приходилось расплачиваться водянкой. И несут они в корзине два детских тельца – это их дети умерли от голода. А однажды, проходя мимо гаража, я услышала старческий голос: «Помогите!» Звала старушка, которая замерзла в своей квартире. Ее сочли за умершую, отнесли в гараж. А она среди трупов отогрелась, пришла в себя, стала звать на помощь. Ну, я позвала нашего управдома, открыли гараж, выпустили, конечно. Что с ней было дальше – не знаю. Отец мой, Иван Сергеевич Павлов, был рабочим, сапожником. Когда началась война, папу в армию не взяли – по возрасту и по здоровью. Он стал бойцом МПВО – противовоздушной обороны города. В его обязанности входила и очистка города от трупов. Собирали их, загружали в грузовики и везли за город – на Пискарёвку. Там экскаватор рыл траншеи: выгружали тела из грузовика и сбрасывали прямо в траншею…
