пощадили русских христиан. И если бы не советские самолеты с красными звездами на крыльях, если бы не зенитки, от собора ничего бы не осталось…

В блокаду Церковь была со своим народом, в самых страшных его испытаниях. Вспоминает Лидия Константиновна Александрова- Чукова:

«Мой отец Константин, младший, седьмой ребенок в семье, родился в 1929 году в Ленинграде. В Стандартном посёлке семья разместилась в двух собственных домах, стоявших через дорогу, и имела два огорода, благодаря которым, с Божией помощью, и пережила блокаду. В 1943 году в связи с тем, что деревянные дома посёлка стали разбираться на дрова для города, семья была переселена в поселок Шувалове, где стояли войска МПВО. Как рассказывал отец, к концу зимы 1942 года во дворе церкви в Шувалове, где настоятелъствовал прот. Александр Мошинский, а регентом был мой дед, всё пространство от ворот до озера было занято горой трупов умерших горожан, которые туда отвозили родственники или соседи, да так и оставляли.

Моему отцу К. М. Фёдорову досталась горькая участь отпевать своего зятя А. Н. Чукова, тело которого его сыновья привезли из города с Боровой улицы на саночках. Отец с начала войны, помимо учёбы в школе, промышлял сапожным мастерством. Он совсем неплохо подшил валенки о. Александру, за что получил в награду целое богатство, – полкило русского топленого масла. 13-летний отец в блокаду сделал не менее шести гробов из неструганых досок сарая для умерших родственников и соседей.

Во время войны будущий Патриарх митрополит Ленинградский и Новгородский Алексий, который не имел личного транспорта, старался служить во всех трёх действовавших в осаждённом городе соборах и церквах. Однажды, в 1942 году митрополит Алексий служил в Спасо-Парголовской церкви. С ним были диакон Павел Маслов и его сын иподиакон Олег, который поставил Костю Фёдорова держать посох митрополита.

Так отец стал посошником, а затем иподиаконом и старшим иподиаконом, и практически телохранителем митрополита Алексия. В блокаду трамваи не ходили, и до Никольского собора отец добирался пешком или в кузове военной попутной машины. Ему было тогда 13 лет. Отец с сестрой, моей тетей – Галиной Константиновной, носили овощи с огорода Владыке митрополиту. Резиденция митрополита состояла из кабинета и кухни на хорах собора, перегороженных занавеской. Дьякон П. Маслов, Олег и Костя Фёдоров часто ночевали на хорах собора за клиросом, а отца, как самого маленького, Владыка иногда укладывал спать на свой диван в кабинете, накрывая своим подрясником, подбитым мехом. Сам Владыка при этом ложился спать в ванной, накрытой досками. Сестра митрополита А. В. Погожева, жившая вместе с ним, спала в кухне. В войну Никольский собор не отапливался. Митрополит баловал отца: однажды – большой железной банкой тушёнки, в другой раз – копчёной колбасой.

Другая моя тётка, Н. К. Бабицкая, во время войны начала петь в хоре Никольского собора, а всего её певческий стаж составил более 50 лет. Впоследствии она в течение 15 лет служила секретарем митрополита Никодима (Ротова).

Однажды, когда наша семья жила уже в Шувалове, т. е. после 1943 года, Владыка митрополит обедал после службы у Фёдоровых, а затем отец провожал его на трамвае, который к тому времени уже пустили. В трамвае Владыка отказался сесть, хотя были свободные места, и всю дорогу стоял. Анна Владимировна всегда беспокоилась за брата и очень благодарила Костю за то, что он его проводил до собора».

В блокаду вместе жили, боролись, страдали взрослые и дети. Вспоминает блокадница Антонина Ивановна Никитина:

«Когда началась война, мне было 10 лет. Вскоре начались бомбежки и обстрелы. Мальчики-подростки дежурили на чердаках, гасили зажигалки, а мы дети, носили песок и воду. Конечно, было очень страшно. И как только появлялся характерный звук самолета-фашиста, не дожидаясь сирены, я бежала в бомбоубежище, что находилось в метрах 100 от дома. Звук сирены, лет пятьдесят после окончания войны, я не могла спокойно переносить. Школа в 1941–1942 году не работала. Учась в 1942–1943 году в 78 школе на Зверинской улице, д. 21, во время налетов мы тоже бегали в бомбоубежище в соседнюю школу № 90. Мальчики старших классов дежурили у ворот дома напротив нашей школы и однажды нашему ученику во время дежурства оторвало ногу.

В школе нас кормили обедом и давали бактериофакт[33] и хвойную воду, а когда летом ходили в парк Ленина, заставляли есть липовые листочки. Еще ели лебеду, вернее лепешки из лебеды. Зимой в 1941–42 году ели клей столярный, кожаные ремни, дуранду – это корм скота. Квартира у нас была – 10 комнат в доме № 31 по Зверинской улице. Половина людей умерли, некоторые эвакуировались. Осталось три семьи. Зимой 41 года был пожар, горели 3 этажа и к нам наносили умерших, сгоревших людей. Долгое время я оставалась одна с этими покойниками. Лестница была обледеневшая до 5 этажа. В 42 году нас с мамой переселили в другой дом – № 1 по ул. Эдисона (ныне Яблочкова, до революции – Грязная).

Налеты в основном были вечером и ночью. Но были обстрелы и днем – при одном из дневных обстрелов откололся угол от дома № 5 по ул. Яблочкова и во дворе этого дома была убита Галя Беспалова – 7 лет. В тот же день откололся угол на Гулярной улице (с 1952 – Лизы Чайкиной). В одну из бомбежек я видела, как горели Американские горы в Госпардоме – это в парке Ленина. В этот же день убило слона в Зоопарке[34]. Я помню как я стояла в очереди за хлебом весь день, там меня поставили мои родители, а хлеба не привезли совсем. Магазин Кулаковский на Провиантской улице. Одна из первых бомб упала 9 сентября 1941 года, образовав большую воронку, стекла и штукатурка – все осыпалось.

Я всячески старалась помогать маме, ходила за водой на Неву к Мосту Строителей. Я видела, как горело общежитие Университета. Мама работала лифтером на заводе им. Кулакова, что был напротив нашего дома. Её звали Чернова Вера Ивановна, 1909 года рождения. Это она герой, она сама