которая несомненно займет удобное для наблюдения место.

Генерал согласился со всей генеральской любезностью и просил господина Реда не забыть, что его, генерала, фамилия не Мюллер, а Миллер и что именно он является душой сегодняшнего дельца.

Дикки поклялся, что он никогда этого не забудет, и, получив пропуск на четверых, отправился в сопровождении остальной компании на батарею.

Много ли людей надо к одному орудию? Да еще к легкому полевому. На батарее было всего три человека, включая и командира, которого Дикки сразу очаровал своими артиллерийскими познаниями, приобретенными в прошлую войну. Виктор оказался тоже понимающим в этом деле человеком, и они вдвоем дали пару выстрелов в воздух к великому удовольствию фашистов.

Дальше все шло, как по маслу. Дикки убедил командира, что сидеть ему без дела не годится, что он может сделать себе карьеру при умелой и меткой стрельбе, и вместе с ним пошел в землянку поговорить по телефону со штабом. Делом одной минуты было связать незадачливого артиллериста и крепко заткнуть ему глотку, а при наличии Бинги, совершенным пустяком оказалось справиться с двумя солдатами. А потом…

Потом фашисты дрогнули и в панике побежали. Рабочие отряды преследовали их, недоумевая, кому они обязаны удачной стрельбой по врагам, и скоро овладели всем городом. На батарее, к их величайшему изумлению, развевался красный флаг и четыре совсем не фашистского вида человека распевали Интернационал, приветствуя бойцов.

Раз дрогнув и побежав, фашистские отряды уже не могли остановиться. Рабочие преследовали их по всем улицам и переулкам; огонь единственного орудия громил базарную площадь, место, где можно было бы задержаться и привести себя в порядок. Посланная на линию железной дороги разведка донесла, что там все в руках пролетарских сотен, и штаб черных отрядов отдал распоряжение двигаться к зоологическому саду.

Генерал и его свита рассчитывали, что этот звериный парк, расположенный на естественном возвышении, окруженный солидной решеткой, окажется труднодоступной для противника крепостью. Они полагали, что цепь опытных стрелков, подкрепленная полдюжиной пулеметов, удержит рабочих на почтительном расстоянии, и ординарцы носились по району боевых действий, передавая: всем! всем! всем!

— К зоосаду!

Если жесток и труден уличный бой, то отступление но узким каналам, сжатым двумя рядами домов, поистине ужасно. Приходится бежать от угла до угла, пользуясь каждым подъездом, каждым выступом, чтобы, остановившись на секунду, послать никогда не достигающую цели пулю в преследователей. Град выстрелов, направленных на вас, кажется сильнее и опаснее, чем он есть в действительности, благодаря рикошетам и осколкам штукатурки, сбиваемой пулями. Вы бежите и не знаете, что встретит вас за первым поворотом — свои или чужие? Может быть, вы столкнетесь с такими же, как вы, разбитыми, убегающими людьми и, присоединившись к ним, почувствуете некоторое облегчение, но может быть и так, что успевший совершить обход, противник встретит вас смехом пуль и отрывистым лаем нескольких пар кольтов. Минутами вам кажется, что лучше не торопиться и двигаться как можно спокойнее, через каждые пять-десять шагов останавливаясь и не спеша прицеливаясь с колена. Раза два вам это удастся, но первая же прожужжавшая около вас пуля приводит вас в состояние отчаянной паники и вы, забыв о своем решении, кое-как подхватываете винтовку и летите, как вихрь, спотыкаясь о ступеньки парадных подъездов, поскальзываясь в лужах крови и с размаха налетая на водосточные трубы. Когда вы падаете, то никогда не знаете, сможете или не сможете встать. Порою вам кажется, что вы ранены и, лежа на земле, вы начинаете шарить руками по своему телу, боясь попасть в липкую и теплую струю крови. Порою вы действительно ранены, но совершенно не замечаете этого и несетесь вперед с бессильно повисшей рукой или делаете несколько твердых и уверенных шагов в то время, когда ваша нога уже перебита. Вдруг вы начинаете кричать. Ваш крик тонет в хаосе звуков, но он помогает вам бежать дальше. Иногда вам в голову, неведомо откуда, врезается когда-то слышанный мотив скабрезной песенки, и вы пытаетесь заглушить им поднимающийся внутри ужас.

Если вы знаете, за что вы сражаетесь, если бой — единственный для вас исход, — все это скоро пройдет. Вы подтянете себя, подбодрите своих товарищей, оправите свою амуницию и, смеясь над своим собственным ранением, ринетесь навстречу врагу, чтобы обратить его в бегство.

Но если бой для вас только бойня, не скрепленная никакими сознательными импульсами, если вы не твердо уверены в том, что вам необходимо стрелять, рубить и колоть, если только страх и дисциплина гнали вас в атаку, то паника решает дело. С первым поворотом назад, с первыми минутами бегства, над страхом дисциплины поднимается другой, более сильный страх, страх смерти, и никакой хлыст, никакие пулеметы не остановят вас.

Вот почему Красная Армия, часто совершенно разбитая, разгромленная, сведенная на нет, всегда находила в себе силы остановить отступление и дать отпор врагу, и вот почему войска белых проходимцев, раз сбитые нами с позиции, никогда не имели силы вернуться обратно.

Те, кто в будущей войне придает огромное значение технике, конечно совершенно правы, но те, кто перегибает в этом отношении палку, ошибается. Техника — много, но техника еще не все. За техникой стоит человек, и успешное применение техники на сто процентов зависит от того, не дрожат ли человеческие руки, не колеблется ли человеческое сердце…

Первый выстрел из орудия, обрушившийся на головы фашистских отрядов, решил дело. Он сказал им, что в их ряды вкралась измена и, неуверенные в себе, они видели эту измену всюду. Для них не существовало больше начальств, для них не было приказаний и распоряжений. И если фашистский генерал думал, что его отряды бегут к зоологическому саду потому, что таково его генеральское приказание, то он жестоко ошибался. Они