претерпевал одно изменение за другим, причем каждая новая поправка была направлена на то, чтобы смягчить вину германских милитаристов и реакционеров и отвлечь внимание читателя от необходимости уничтожения фашизма и милитаризма в Германии.

Однако даже вариант, представленный Страттоном, оказался слишком «радикальным» для штаба. В штабе хотели, чтобы в брошюре вина за приход Гитлера к власти была переложена на демократические организации, которые якобы предъявили «чрезмерные требования» правительству Брюнинга и тем самым не допустили компромисса с фашизмом.

Я был ошеломлен цинизмом этих рекомендаций штаба. Ведь историческая несостоятельность теории компромисса с фашизмом была ясна каждому мало-мальски образованному человеку. Именно эта теория и вдалбливалась в головы немецких рабочих в начале 30-х годов и немало способствовала приходу Гитлера к власти. Эта же теория имела тяжелые последствия для моей родины, ибо ее использовали сторонники политики «невмешательства», когда фашистские агрессоры напали на Испанию, а затем на Австрию и Чехословакию. Пока политиканы у меня на родине болтали о «компромиссе» и «невмешательстве», финансисты по другую сторону Атлантического океана вкладывали свои доллары в германскую военную промышленность, восстанавливали могущество германских монополий, вооружали до зубов Гитлера, готовя, таким образом, вторую мировую войну, удары которой обрушились и на нас.

Все эти мысли пронеслись в моей голове, когда я услышал об официальных установках штаба. Но в дальнейшем мне предстояло уяснить себе и многое другое. Попытка штаба фальсифицировать прошлое была не случайна. Искажая историю, наше командование пыталось создать «позитивную» программу, которая в противном случае всем показалась бы явно неприемлемой.

Дело в том, что в обстановке, создавшейся в Германии после Второй мировой войны, теория «компромисса» с фашизмом является не менее опасной, чем в 30-х годах, накануне захвата власти нацистами. Она опасна прежде всего потому, что помогала и помогает возрождению фашизма, разжигала и разжигает стремление к реваншу, оправдывала и оправдывает раскол Германии.

Логически следуя установкам о том, что нацисты пришли к власти в результате «чрезмерных требований» демократии, наши руководители в Германии считали своей обязанностью «умерить» требования демократов, а точнее говоря, включиться в борьбу против демократического движения. Борьба против демократии, само собой разумеется, влекла за собой сопротивление всяким социальным «новшествам», борьбу против ликвидации монополий, предусмотренной в Потсдамском соглашении, и, в конечном итоге, явно враждебное отношение к Советскому Союзу.

«Враг слева!» – этот лозунг полностью отражает политику, которую проводят наши военные власти в Германии. В соответствии с этой политикой, они начали лихорадочно воздвигать барьер против всякого влияния с Востока – со стороны советской зоны оккупации, стран Восточной Европы и Советского Союза. Наши политики очертя голову осуществляли раскол Германии на две совершенно обособленные друг от друга части.

Официальные историки датируют раскол Германии сентябрем 1949 года. Но в действительности раскол был совершен гораздо раньше. Уже в конце 1946 года, когда было принято решение об образовании Бизонии, в результате которого западные зоны были изолированы от восточной, раскол Германии стал по существу совершившимся фактом. Именно тогда мысль об объединении всех зон оккупации в единое германское государство была окончательно отброшена западными союзниками. На моих глазах барьер между Западной и Восточной Германией вырастал и укреплялся с каждым днем. В 1948 году зональные границы между западом и востоком Германии превратились в плотную стену.

Раскол Германии имел катастрофические последствия для страны.

Мне, как и любому англичанину, это особенно понятно, ибо ни одна страна в мире не зависит так от своих внешних торговых связей, как Великобритания.

Западная Германия, как известно, также нуждается в импорте сырья и продовольствия. До войны через германские порты ежегодно ввозилось огромное количество товаров. Большинство этих товаров попадало в районы Западной Германии.

И вдруг жители Западной Германии волею американских бизнесменов оказались отрезанными от половины человечества. Им сказали: «Живите так, как будто на свете существует только одно полушарие – западное. Связь с востоком строго воспрещается».

Западная Германия оказалась полностью отрезанной от продовольствия и сырья на востоке. Ее торговые связи с западным миром были поставлены под строгий контроль. Подлинным хозяином западных зон стало объединенное англо-американское экспортно-импортное агентство (ДЖЕИА). В его власти было в любую минуту задушить Западную Германию голодом, оно могло сбывать западногерманскому населению любые негодные к употреблению товары.

У голодных людей нет выбора. Проводя политику организованного голода в Западной Германии, английские и американские коммерсанты превратили ее в свою легкую добычу, Как гиена чует падаль, так и спекулянт чует возможность наживы. Западная Германия после войны стала ареной действий сотен и тысяч иностранных спекулянтов. Развернулся отвратительный торг: спекулянты наживали баснословные барыши за счет пота и крови немецких рабочих в результате эксплуатации труда сотен миллионов людей во всех других странах.

Все это нельзя назвать иначе, как колонизацией Западной Германии.

После окончания войны английские и американские миллионеры решили, что клеймо «Made in Germany» («сделано в Германии») должно раз и навсегда исчезнуть с мировых рынков. Употребление его было строжайшим образом запрещено, а там, где это было возможно, оно было уничтожено на уже готовой продукции. Английские и американские бизнесмены стремились окончательно и бесповоротно устранить немецкую конкуренцию. Для того чтобы