Он распоряжается немалыми деньгами и имеет в деле интерес. Он страшится происходящего не меньше, чем я. И, пожалуй, желает заключить найм с обманом тех, кому должен служить. Потому что сам, повторю, перепуган до судорог. О золоте он говорил, как ростовщик. Обо мне наслышан, даже опасается – вежливо так, настороженно и с надеждой… Если сдержит слово, если его самого не прижмут, впереди у тебя, малыш, три-четыре ночи спокойного сна. Пока все.

– Ты столько узнал за ночь, – поразился Вион, взирая на Кортэ с детским восторгом.

– Где черти носят Оллэ? – вопросил Кортэ розово-синие небеса, почти надеясь в ответ разобрать ругань Убальдо, мысленно причисленного к самым толковым святым.

– Он шел на север, когда я отстал, – неуверенно сообщил Вион, собирая вещи и свистом подзывая коня.

– Не свисти, и так денег нет, – поморщился Кортэ, щупая кошель. – Черт! Сто тысяч в слитках… Прилично. Как бы мне сообразить: у кого в столице лежит в подвалах эдакое сокровище, да не одно, не последнее?

– Вы поедете верхом, учитель? – вжимая голову в плечи, уточнил Вион.

– Кортэ, – усмехнулся рыжий, хлопнул коня по шее и зашагал к дороге, не сделав попытки занять седло. – Ну, надумаешь льстить, зови меня, как я звал Ноттэ, полным именем родного ветра, то есть – Кор… Так меня никто не зовет. Знаешь, я, черт меня дери, тщеславен, этого греха уж вовек не избыть, сам вижу. Учить тебя я не намерен. Гнать – тоже. Сегодня идем без спешки, но и без привалов, я буду думать. Это для меня трудно, голова трещит… Но иначе нельзя. Так, начнем. Что мы знаем о семье Коннерди? Ну, их денежки я учесть способен, ста тысяч в живой монете там и близко нет, но к ним благоволит кое-кто жирнозадый, и если пройтись по окружению…

Сборы в дорогу оказались занятием на редкость утомительным и неприятным, ничуть не похожим на мечту покинуть город налегке, тихим утром.

В первый день приготовлений к отъезду дом сделался тесен, сундуки и короба захватили все пространство, а беготня слуг, причитания Челито и собственная неспособность отличить полезное от ненужного привели плясунью в настоящее отчаяние. Прежде Зоэ никогда не удавалось накопить много вещей и это – теперь она убедилась – было замечательно и правильно. Стоит добавить, что среди общего переполоха в последнем незатронутом вихрем сборов кресле безмятежно восседал Альба и играл на виуэле.

Невозмутимость названого брата казалась поистине нечеловеческой. Челито иногда срывался и, отказавшись от привычки не замечать присутствие нэрриха, распекал нелюдя на все лады, требуя принять участие в делах. Альба каждый раз откладывал виуэлу в сторону, молчал, внимательно слушая все доводы, попреки и угрозы старого моряка, кивал – и снова принимался за прежнее, едва Челито выдыхался и уходил.

– Аль, ну ты что! Он ведь всерьез обижается, – ранним утром третьего дня Зоэ укорила Альбу, все же решив встать на сторону деда.

Еще бы! Сборы достигли размаха губительнейшего из штормов: волны сундуков и коробов потекли к каретам, голоса прислуги рокотали, как шум прибоя, пена ругани все гуще приправляла жутковатое действо. Люди бегали туда и сюда, кряхтели с грузом и просто так, размахивали руками и давали советы, роняли тяжелое с грохотом, размашисто таранили углами сундуков стонущие дверные косяки. Дед кричал во весь голос, чувствуя себя толковым боцманом при плохой команде, собранной из портовой швали.

– К тому же сам видишь, безумие у нас полнейшее, – добавила Зоэ, не дождавшись ответа. – Ты уж хоть делай вид, что собираешься… Аль! Ты слушаешь?

– И стараюсь не сойти с ума, – улыбнулся нэрриха, снова трогая струны.

Ну как тут не сойти с ума? Прибыли новые указания от королевы, доставили несколько заказанных еще до переполоха и совершенно не нужных платьев, посол Алькема явился и лично подарил плясунье, покидающей столицу, достойного скакуна. Теперь облачно-перламутровый конь азартно обдирал последние цветки с многострадальной клумбы перед окнами комнаты Зоэ, а слуги обходили дальней тропкой подарок о четырех копытах, поскольку некоторые уже убедились в его отвратительном норове. Сам посол так впечатлился зрелищем сборов, что сел прямо на ковер у кресла Альбы… и предложил нэрриха спеть на два голоса.

– Да вы издеваетесь, – отчаялась Зоэ.

– О, прекраснейшая из сердитых девушек, – улыбнулся посол, – не стоит так серьезно принимать происходящее. Состоятельные люди умеют торопиться столь медленно, что лишенным бремени имущества их повадки не понять никогда. Увы, теперь ты богата, ты любимица самой королевы. Терпи…

– Но Абу! – возмутилась Зоэ, пробравшись поближе к гостю через нагромождения вещей. – Вы могли бы с Альбой тоже как-то заняться… Помочь.

– Суета недостойна мужчины, – с веселой и показной надменностью шевельнул рукой посол. – Иди, тебе не понять.

– Уйду и стану молчать. – Пригрозила Зоэ, глядя на нэрриха.

– Зоэ, я более года сватаю мою прекрасную сестру за племянника Бертрана Барсанского, – посетовал Абу, спасая приятеля от назревшей ссоры. – Два года прошло от первого осторожного разговора о браке… и мы почти близки к тому, чтобы начать обсуждение всерьез. Моя сестра, возможно, еще не поседеет и не лишится зубов, когда мы задумаемся о подписании договора. Герцог за это время успеет трижды жениться и овдоветь, поскольку я неплохой лекарь, но ради семьи готов вспомнить и рецепты ядов.