Львова уже выехало несколько автобусов нацистов. Например, в Херсоне считали так: если ты за Бандеру, значит понаехал. Когда показывал местную прописку в паспорте, то лишь качали головой.

У меня сохранилась коллекция листовок, где авторы пишут: "50 лет назад освободили город-герой Киев от фашистских захватчиков, а теперь бандеровцы шагают по Крещатику. Как же так?" В западных областях к ребрендингу, что Бандера уже герой, а не предатель, спокойно отнеслись, так как это семейная история. Аполитичный обыватель помнит про репрессированного деда, поэтому колонна под красно-черными флагами для него – это что-то свое.

В нише защиты обычных людей в то время коммунисты работали более плотно, и на фоне социальной нестабильности большое количество людей голосовало за левых. Ситуация начала меняться лишь во второй половине нулевых, когда сами коммунисты ограничились темой НАТО и защиты русского языка, а правые вошли в тему экологии, трудовых прав, незаконной застройки и т. д. В первую очередь, это делали автономные националисты, выступавшие против необходимости формальных партий, но неформальные лидеры все сплошь были помощниками депутатов от партии "Свобода", которую до ребрендинга знали как СНПУ.

УНСО пыталась экспериментировать: уйдя от программы времен Второй мировой войны, ее члены получили новых сторонников, но потеряли традиционный электорат. Если смотреть газеты тех лет, то видно, как руководство обвиняли за крен в сторону Мао Цзэдуна и Фиделя Кастро. Люди пришли бороться за незалежную Украину, а им втюхивают про евразийство и анархизм – в итоге такая алхимия также не дала электоральные плоды. Единственное исключение – это "Конгресс украинских националистов", создавший либеральный вариант бандеровской идеологии – благодаря этому на местном уровне провели десятки депутатов и получали стабильное финансирование от бизнесменов средней руки и диаспоры. Правда, всё закончилось кризисом партии в конце девяностых.

Еще недавно у многих старых националистов были мысли, что в общем-то они всю жизнь занимались не тем, ведь они не нашли ключ к людям. "Ходили в вышиванках и кричали лозунги, а умные прагматичные ребята приватизировали заводы. Из-за отсутствия опыта мы откровенно побоялись идти в верхи, брать власть и ответственность на себя. Общество решило, что пусть "красные директора" управляют, раз уж знают, как работает система. Сегодня мы такие же маргиналы, как и были, а у тех умников все ресурсы, чтобы протолкнуть свою точку зрения", – признался один из спикеров.

После начала боевых действий в Донецке в 2014 году активисты уверены, что у них появился второй шанс раскрыть глаза людям, которые прежде не верили в необходимость запрета компартии и сепаратистских тенденций. "Нам не верили, считали дураками, но вот мы оказались правы", – заявил один из ультраправых.

При этом языковой вопрос до сих пор остро стоит в украинском национализме. Русский язык, несмотря на противодействие, активно использовался националистами в южных и восточных областях, но публично активисты предпочитали говорить на украинском. В УНСО меньше всего заморачивались – там было относительно немало русскоязычных. При этом Лупынос даже писал статью на русском, ведь он отсидел полжизни в советских лагерях и в быту, как и другие лидеры, говорил чаще на русском.

Гораздо щепетильнее к этому вопросу относились в "Державна самостійність України". ДСУ прошла эволюцию идеологии, и со временем их отличительной чертой стал этноцентризм – никто из правых так, как они, не уделял внимания вопросам национального происхождения человека. Именно их чаще всего обвиняли в русофобии и антисемитизме. Для всех прочих "москаль" – это термин политического характера, а для ДСУ этнонационализм и чистота украинской нации были прежде всего. Сейчас круг националистов в разы расширился, но при этом гражданский национализм – верность своему государству, а не знание языка – вытеснил этнонационалистов. Сегодня наиболее догматичных последователей учения, которые отвергают какой-либо компромисс, называют "вышиватой". Они требуют повсеместной мовы – в ответ им говорят: "Даже на фронте не стоит так вопрос, так зачем в тылу нам лишние споры?"

В СССР интеллигенция на Кавказе чувствовала свое ущемленное положение, так как была лишена возможности занимать руководящие