моим огромным транспарантом "Капитализм – это каннибализм!" Человек должен был знать, как прикольно будет на митинге – черные маски на лицах, подожженное чучело буржуя, драки с ментами, витрины вдребезги, разрисованные стены.

Это особенное чувство, когда тебя вместе с твоей девушкой забирают менты за уличный файтинг, сажают в клетку до выяснения, ты глубоко целуешь ее в этой клетке и чувствуешь во рту вкус крови, не понимая, твоя это кровь или ее. Политическая деятельность не должна быть занудной тягомотиной, которой мы вынуждены нехотя отдавать кусок жизни. Эти размышления мы, конечно, конвертировали в нацбольскую эстетику. Я занимался этим прежде всего ради эстетизации собственной жизни. Нас часто показывали по телевизору, и я мог спокойно сказать в интервью, что наша группа выступает за легализацию наркотиков и оружия, хотя может и решения такого общего не было. Сейчас маски на митингах запретили, и для меня это был привет из девяностых, ведь я первый ее надел в России на митинге в девяносто четвертом, что попало во все новости.

Ту маску мне привезли друзья из берлинского магазина "Всё для революции". Как автор дюжины книг про радикалов, один из основателей "Фаланстера", редактор издательства "Ультра. Культура" и участник многих антиглобалистских событий могу сказать, что магазина "Всё для революции" в Москве в ближайшее время не появится. Дело не только в политических причинах – в Европе всё-таки это результат шестьдесят восьмого года и городской герильи типа RAF. В России само общество не готово создать и принять подобный проект, здесь нет резервации для леваков, прогрессивной культурной политики государства и осознания того, что торгующие книгами и водкой магазины должны платить разную аренду.

В девяностые происходил передел советского пирога, рождался класс капиталистов, весь постмодернистский хаос следовал из политэкономии, и поэтому прохановщина была на краю. Газета "Завтра" была для тех, кто не вписался в капитализм, кого не взяли в долю, кому осталось только молиться, чтобы так было не всегда. В нулевые уже всё поделили, и наступила другая эпоха, когда отдельные представители буржуазии могут, конечно, сталкиваться лбами, но классовая структура уже есть. Эпоха большого дележа сменилась эпохой охраны поделенного и, соответственно, сменился и культурный климат, политическая риторика, спрос на постмодернистскую игру упал, а спрос на консерватизм наоборот резко вырос.

Это не Проханов чего-то добился от системы, это не Лимонов стал конформистом – просто Путин теперь присоединился к ним. Их риторика стала нужна власти в силу другой стадии развития периферийного капитализма, ведь все заводы и пароходы уже поделены. Теперь нужен консерватизм для сохранения нового классового расклада – тут и канонизация царя, и "возвращение" соседских земель, и реабилитация Сталина. Лимонов еще в девяносто шестом году говорил: давайте в Крым привезем какие-нибудь трупы, обвиним во всем татар и начнем там русскую революцию против Украины. Но это звучало тогда, как чисто художественный бред, сценарий авангардистского фильма – сценарист Сергей Курехин подумывал написать оперу с таким сюжетом.

Говоря про девяностые, я часто вспоминаю истории из серии "и жив остался, и есть, что вспомнить". В феврале девяносто пятого в одних трусах художник Александр Бренер боксировал на Лобном месте, наносил удар за ударом в воздух и кричал: "Ельцин, выходи!" Я с парапета Лобного махал черным флагом и выкрикивал: "Выходи, подлый трус!" Прилетают менты, начинается винтеж, художник кричит: "Он играет только в теннис!" Или еще картинка из девяностых: я решаю не ночевать сегодня в нацболовском бункере и поздно вечером уезжаю домой, а в пять утра мне звонит бункерфюрер Макс и говорит, что наш подвал взорван – вся мебель и стекла в щепки. Организаторов не нашли.

Моя сегодняшняя работа в книжном магазине "Циолковский" – это вид дауншифтинга, но это идеальная работа. Я здесь работаю 22 часа в неделю, зато это отличный повод, чтобы заявить в любом культурном месте: "Да, я простой кассир-продавец, и вот что я вам, интеллигентам, сейчас скажу". Да я даже до сих пор не приватизировал квартиру, в которой живу, – не сделал первый шаг к минимальной буржуазности. Не хочу стать потенциальным рантье, пусть даже самым мелким, но всё же буржуа, который начнет думать: "Вот придут левые и всё отберут". Терять должно быть нечего, тогда и руки развязаны, и сознание свободно.