замотала головой:
– Не могу… страшно.
– Страшно, – кивнул Волкодав. – Решиться надо, госпожа. Промедлишь, сама пропадешь.
Кнесинка закусила губы и попробовала. Венн легко отдернул голову и сказал:
– Этого обычно не ждут, только крика и слез.
– А если за обе руки держат?
– Тогда бей коленом в пах, госпожа. Это очень больно. А если схватили сзади, попытайся ударить в лицо головой. Или ногой в голень. И бей, коли бьешь, не жалеючи, изо всей силы. И сразу.
Он видел, как ужасала ее лютая кровожадность ухваток, которые он объяснял. Она-то надеялась постигнуть, как остановить, отбросить врага… да унести ноги. Ан выходило, что жестокость не одолеть без жестокости, свирепость – без еще худшей свирепости… Где сыскать такое в себе?
Кнесинка смотрела на угрюмого бородатого парня, сидевшего против нее, и телохранитель-венн вдруг показался ей выходцем из другого мира. Холодного и очень страшного мира. Который она, выросшая в доброте и довольстве, за дубовыми стенами крома, за щитами отцовской дружины, едва знала понаслышке. А теперь размышляла: что же за жизнь должен был прожить этот человек? Что сделало его таким, каким он был?..
– Ты мог бы убить женщину, Волкодав? – спросила она.
Он ответил не задумываясь, совершенно спокойно:
– Мог бы, госпожа.
Кнесинка Елень знала, как высоко чтил женщин его народ, и содрогнулась:
– Представляю, что за бабища должна быть, если уж ты, венн…
Волкодав мельком посмотрел на нее, отвел глаза и медленно покачал головой:
– Лучше даже не представляй, госпожа.
Где она была теперь, та… то посрамление женщин, которому он при встрече снес бы голову без разговоров, дай только удостовериться, что это вправду она? Может, все там же, в Самоцветных горах. А может, и нет.
– А ребенка? – спросила она. – Ребенка ты мог бы убить?
Волкодав подумал и сказал:
– Сейчас не знаю. Раньше мог.
Сказал и заметил: кнесинка сделала усилие, чтобы не отшатнуться. Откуда ей было знать, что он сразу вспомнил подъездной тракт рудника. И детей на дороге.
Кормили их так. Привозили корзину вяленой (и откуда только брали в горах?) рыбы. Сколько подростков, столько же и рыбешек. Все вываливалось в одну кучу наземь. Кто смел, тот и съел. Серому Псу было тринадцать лет, когда один из них, пятнадцатилетний, надумал пробиваться в надсмотрщики. И начал с того, что повадился отбирать еду у тех, кто был послабей. Однажды, когда он кулаками отвоевал себе уже третью рыбешку, Серый Пес подошел к нему и взял за плечо. Хватка у него уже тогда была – не больно-то вырвешься. Парень обернулся, и Серый Пес, не сказав ни слова, проломил ему голову камнем.
Еще в памяти Волкодава упорно всплывали малолетние ублюдки, которых он расшвырял тогда на причале. Хотя он и понимал, что вспоминать о них вовсе не стоило, а уж кнесинке говорить – и подавно.
– Вы, венны, очень держитесь за родню, – неожиданно сказала она. – Как вышло, что ты живешь не в семье?
Похоже, она успела решить, что его выгнали из дому за преступление. Волкодав долго молчал, прежде чем ответить. Разговор нравился ему все меньше.
– У меня нет семьи, госпожа. Она посмотрела на бусину, переливавшуюся в его русых волосах, и решила похвастать знанием веннских обычаев:
– Но ведь ты женат? Или это подарок невесты? Волкодав улыбнулся. Кнесинка еще не видела, чтобы он так улыбался.
– Той, что подарила мне эту бусину, всего десять лет, госпожа.
Елень Глуздовна уселась поудобнее и попросила:
– Расскажи мне о себе, Волкодав.
Рассказывать о себе ему совсем не хотелось. Он снова начал осматриваться кругом и молчал так долго, что девушка не выдержала:
– Здесь никого нет, кроме тебя и меня. Поехала бы я сюда с тобой, если бы не доверяла тебе?
Волкодав подумал о том, что тоже вполне ей доверяет и, уж конечно, ни в коем случае не имеет в виду ее обижать. Просто, чем меньше наниматель знает о телохранителе, тем обычно и лучше. Складно и красно объяснять он, однако, не выучился. Он так и ответил:
– Я плохо умею рассказывать, госпожа… В это время из-за куста, гулко хлопая крыльями, взлетела большая темная птица. Волкодав мгновенно прижал кнесинку к земле, одновременно подхватывая лук и бросая стрелу к тетиве… и только тогда осознал, что это был всего лишь безобидный глухарь, едва перелинявший и надеявшийся отсидеться в кустах. Следом за птицей на открытое место выбрался Мыш, и Волкодав понял, кого следовало благодарить за переполох. Он ослабил тетиву, глубоко вздохнул и выпустил кнесинку.
– Ну ты меня напугал… – выговорила она, и голос жалко дрожал.
Бедная девочка, до чего же ей страшно, осенило вдруг Волкодава. Храбрится, требует, чтобы оружному или на худой конец простому бою ее учил… в глухое место без охраны рвется скакать… а у самой от малейшего шороха сердчишко, как хвост овечий, трепещет. Ну я и бревно, коли сразу не понял…
Он решил подбодрить ее и сказал:
– Я тоже испугался, государыня.
У нее совсем по-детски запрыгали губы:
– Мне страшно, Волкодав… мне так страшно… скорее бы отец возвратился… Все время крадутся… ночью, впотьмах…
Уткнулась лицом в ладони – и слезы хлынули. Волкодав пересел поближе и обнял девушку, не забывая поглядывать кругом. Гордая кнесинка прижалась к нему и расплакалась еще отчаянней. Он ощущал, как колотится ее сердце.
– Не бойся ничего, госпожа, – сказал он тихо. Помолчал и добавил: – Подумай лучше, как глухарь-то напугался.
Кнесинка подняла голову и попыталась улыбнуться сквозь слезы. Сколько ей лет, подумал Волкодав. Шестнадцать? Семнадцать?.. Самая пора бы со сватами беседовать да доброго мужа присматривать. Такого, чтобы никто чужой впотьмах ночью не крался и даже сон дурной за семь верст облетал…
Он сказал:
– Не плачь, государыня. Хочешь, поедем домой? Она кое-как утерлась:
– Нет… погоди.
Тоже верно, размышлял Волкодав, спускаясь следом за нею к берегу заводи. Поддайся страху один раз – потом попробуй избавься. Кнесинка умылась, пригладила волосы и стала совсем прежней, если не считать припухших век и покрасневшего носа. Пока доедет до города, все и пройдет.
– Отец говорит, я в людях смыслю, – окрепшим голосом сказала она Волкодаву. – Я стану угадывать, а ты меня поправляй. Хорошо?
Он неохотно ответил:
– Как скажешь, госпожа.
– Ты дерешься так, что дядька Крут тебе удивляется. И честь блюдешь. Значит, ты был витязем, – решительно начала молодая правительница. – Наверное, ты был ранен в бою, попал в плен и угодил в рабство… – Она выжидательно смотрела на Волкодава, но венн молчал, и она нахмурилась: – Нет, не то. Крут говорит, ты всего четыре года… И как получилось, что тебя не выкупили из неволи?
Волкодав покачал головой:
– Все было не так, госпожа.
Продолжения не последовало, и кнесинка поняла: больше она не выжмет из него ни слова. Он просто
