Вот теперь она поняла, что так красиво мерцает в пещере. Этим чем-то оказался огромный кристалл, возложенный на просторный выступ, напоминающий алтарь. И не только кристалл мерцал, а еще и множественные сталактиты подсвечивались изнутри, делая пещеру поистине сказочной.

Альметий подвел ее к кристаллу, от которого Лина не могла отвести взгляда, как ни пыталась. Свечение внутри него словно гипнотизировало.

— Теперь тебе нужно взойти на алтарь, дорогая.

Только тут Лина обратила внимание, что стоят они возле каменных ступеней, а за кристаллом прячется что-то типа миниатюрного трона, украшенного драгоценными камнями. По всей видимости, именно на него ей и предстояло сесть. Оставалось надеяться, что в жертву ее приносить все же не собираются.

Как только Лина, поддерживаемая Альметием, поднялась на алтарь и заняла место на троне, сразу же все камни, украшающие его, вспыхнули ярким светом, ослепляя ее.

— Закрой глаза, — велел Альметий. — Свет станет еще ярче.

Лина безропотно подчинилась, и так не имея возможности держать глаза открытыми. Зазвучала музыка, но настолько необычная, словно играли ее на инструментах, дарованной самой природой. Она лилась сразу отовсюду и ниоткуда конкретно, звенела в воздухе приятными переливами и трелями. Это даже музыкой можно было назвать с натяжкой, но звуки все же складывались в подобие мелодии.

— Слушай голос своей души, — прозвучало где-то рядом, и Лина не сразу поняла, что это не было сказано вслух, что звучит исключительно у нее в голове. — И делай то, что тебе велят.

А если она не захочет?

— Ты не сможешь осушаться голоса своего разума и эмоций. Ты же сама и будешь у себя спрашивать, а потом отвечать.

А дальше с ней стало твориться что-то невероятное. Примерно такое она видела в кино, когда совесть человека разделяется на две половинки: злую и добрую. И вот одна начинает его склонять к пакостям, а другая всячески уговаривает не вестись на провокации. В ее случае половинки были несколько иными: одна — следователем, а другая — обвиняемой (еще бы знать, в чем ее обвиняли). А еще Лине стало интересно, как же это выглядит со стороны. Сама она по-прежнему сидела с закрытыми глазами на маленьком троне, отчетливо ощущая раздвоение и слыша свой голос. В голове наступила удивительная ясность. Она больше не кружилась, и сознание стало такое чистое, практически кристальное, не замутненное ни единой лишней мыслью и готовое быть предельно честным.

— Ты знаешь, кто ты и где находишься, — заговорил «следователь». — Здесь нет места лжи и изворотливости. Только правда. Есть ли у тебя избранник?

— Нет, — не задумываясь, ответила Лина.

— А тот, кого ты называешь женихом?

— Есть — Люк.

— Жених, но не избранник. Не кажется ли тебе это странным?

— Нет.

— Какой твой жених?

— Красивый, расчетливый, хитрый и стремительный.

— Что ты имеешь в виду, когда называешь его стремительным?

— Лишь то, что к намеченной цели он идет напролом.

— Почему мне кажется, что ты не одобряешь такого поведения?

— Потому что я ценю в людях другие качества.

— Какие же?

— Надежность, доброту, верность, человеколюбие.

— Как ты относишься к своему жениху?

— Порой боюсь его, а в минуты близости он меня возбуждает. Его поступки возмущают, а отношение к людям злит. Он как конфета в красивой обертке, которую разворачиваешь, надкусываешь и понимаешь, что она невкусная.

— Как он относится к тебе?

— Не знаю. Как к игрушке, которую он выбрал сам и теперь считает, что может делать с ней все, что хочет.

— А что хочется тебе? Чего просит твое сердце?

Тут Лина ненадолго задумалась. Несмотря на ясность создания, ответить на этот вопрос было не так-то просто.

— Я хочу, чтобы меня любили, — наконец, произнесла она, отчетливо осознавая, что, наверное, это желание едва ли не самое главное в жизни, пусть и других желаний хватает. Но ее спрашивали именно об области сердца, а к чему еще может стремиться девичья душа, когда она еще так молода и не познала любви?

— Что ты называешь любовью?