Плыли от Мурома на трех ладьях больших: на одной – владыка Иона с княжичами, на другой – Ряполовские и воевода их, Микула Степанович, а на третьей, самой большой, – стража, да везли еще пшено и всякую кладь дорожную для конников – их сотни две было. Ехали конные берегом, поотстав немного от лодок, а впереди, дорогу разведывая, дозор скакал из десяти воинов. До устья Ушны по Оке на веслах шли, а от устья, вверх по течению, бечевой кони тянули ладьи до самого волока у верховьев правого притока Ушны. Тут, выгрузив из лодок все, волокли ладьи конской запряжкой на слегах и ветлугах верст десять до первого правого притока Судогды, а потом опять на веслах шли до самого Владимира, что на Клязьме. Здесь остановки не делали, а поплыли вверх по малой Нерли и дальше по Каменке, прямо к Суздалю.

Утром ранним мая в первый день, когда сироты в поле зябь боронить начинают, сошли все с лодок недалеко от Суздаля и пошли пеши к Спасо- Евфимиеву монастырю. Владыка же Иона и княжичи на ладье своей остались со стражей, а конники, вброд перейдя Нерль выше Каменки, придвинулись к лодкам поближе. С ними был и Микула Степанович, а дозорные, по его приказу, вперед поскакали в обитель с вестью о владыке.

Княжич Иван стоял вместе с Юрием на корме лодки и жадно глядел окрест, следя за указаньями Васюка.

– Тут вот, Иване, – говорит тот, – полагать надобно, к монастырю ближе и бои были. Помнишь, как бабке твоей Ростопча да Фёдорец Клин сказывали. Тамо вон, где мы плыли, ниже Каменки, поганые, видать, через Нерль плавились…

Вдруг сжалось сердце Ивана от боли, и ясно так, словно снова увиделось все, что в Москве тогда было. И сотник Ачисан ему представился, и бабка, что кресты тельные в руке крепко зажала, и тихий, но страшный вскрик матуньки, и тату он вспомнил, каким в последний раз видел его в голых санях, в полушубке старом, когда он ехал к Пивной башне, в окна глядел и словно ничего не видел…

– Шемяка проклятый! – резко и громко сказал он. – Хуже и злей ты Улу-Махмета!..

– Иване, Иване, – послышался голос из-под лодочного навеса, – держи сердце свое. Не гневи ты Шемяку, когда предстанешь пред ним. Ежели любишь отца и матерь, не гневи их ворога злого, дабы горшего зла не сотворил он им…

Вышел владыка Иона из-под навеса и, положив руку на плечо княжича, продолжал:

– Претерпи, отроче мой, и Господь нам поможет. Имей разумение о том, что постигать надо умом волю Божию. И среди наитяжких бедствий и горестей разумом и крепостию духа зло преодолеть можно и пути ко спасению обрести. Гневливость же токмо разум темнит.

Сразу тепло и спокойно стало Ивану от слов владыки, вера в душе затеплилась. Так всегда дома у него бывало от бесед с бабкой. Улыбнулся он по- детски доверчиво и, посмотрев прямо в светлые глаза владыки, тихо сказал:

– Отче, помоги татуньке…

Гул колоколов от обители покатился по всему полю, а из монастырских ворот вышли священники и монахи с хоругвями, иконами и крестами, а сзади них ехали сани для Ионы, нареченного митрополита Московского и всея Руси.

Ризы, кресты и оклады икон сверкали на солнце, пение же церковное, сливаясь со звоном, шло к самому сердцу княжича Ивана. Все поснимали шапки и закрестились, а конники спешились. Владыка Иона вышел с княжичами на берег. Попы и диаконы окружили их и, держа в руках своих древнюю икону Корсунской Божьей Матери, запели благодарственный молебен о благополучном прибытии.

Путники, не заезжая в Суздаль, остановились всем поездом на один день ради отдыха в Спасо-Евфимиевом монастыре. Отслушав литургию, владыка Иона, княжичи и Ряполовские с Миколой Степановичем обедали у игумена в келарских покоях для почетных гостей. После же обеда владыка захотел отдохнуть, а княжичам разрешил с дядьками их ходить свободно по всей обители и по всем стенам пройти монастырским, осмотреть башни-стрельни и мосты подъемные.

Стены у монастыря широкие – телега проедет свободно вдоль бойниц и стражу не зацепит. Это не удивило княжичей – московские стены куда шире! Любопытнее им было на поле посмотреть, что тянется возле речки Каменки. Остановились они над главными воротами у бойниц самой большой стрельни.

– Видать ли отсюда, Васюк, – обратился Иван к своему дядьке, – где отец бился с татарами?

Васюк стал приглядываться и, говоря неуверенно, показывал всей рукой:

– Может, вон тамо, ближе к Суждалю, а может, вот тут, к нам поближе. Не было меня тут, как же я тобе могу истину поведать?

– Тут вот, тут, к нам ближе, – быстро заговорил старый монах, выходя из соседней бойницы, – меж Нерлью и Каменкой… – Монах поклонился и, обратясь к Васюку, спросил: – Дети великого князя?

Васюк утвердительно кивнул, а монах снова поклонился княжичам и сказал:

– Здравствуйте, дети мои, да сохранит вас Господь. Не подходите ко мне под благословение, ибо не имею на то благодати. Лекарь аз в обители, инок Паисий, а был воем у деда вашего. Великого князя Василь Василича с издетства знаю, здесь же ему раны врачевал, когда в полоне у татар он был. Вас же, внуков Василь Димитрича, увидеть мне сладостно…

Старик ребром приложил ладонь к глазам от солнца и внимательно разглядывал княжичей.

– А ты видел, – спросил его Иван, – как бились они?

– Вот с сей самой башни видел, – оживляясь, заговорил отец Паисий. – Побегли вдруг поганы да бегут-то, порядок не руша. Наши же, словно куры в огороде, разбрелись во все стороны – кто за татарами гонится, кто убитых да раненых грабит, а кто ни туда, ни сюда, сам не знает, что деять… – Старик