– Благослови вас Господь, укрепи Своей крепостью, спаси и помилуй!

Иван взглянул на попика и, увидев мелкие слезинки на глазах его, смотревших с любовною жалостью из-под белых бровей, крепко поцеловал благословлявшую его руку.

В трапезной были все в сборе, и на почетном месте спокойно и величаво сидел владыка Иона в епископском облачении и в клобуке. Высокий посох его держал служка, стоявший позади владыки. Ряполовские, Оболенский, не смея сесть, почтительно, в великом смятении и тревоге, окружили Иону. Старший из князей, горячо говоривший о чем-то владыке, быстро обернулся при входе княжичей и воскликнул:

– Вот они, дети государя нашего! Ты же – отец наш духовный! Рассуди и обмысли. Будь жив митрополит Фотий, не посмели бы злодеи с государем сие учинить. Где же ныне десница церкви святой?

Владыка Иона ничего не ответил. Большие светлые глаза его остановились на княжичах. Боязно стало Ивану от ясного лучистого взгляда.

Благословив отца Иоиля, сказал владыка тихо, все еще не отрывая глаз от княжичей:

– Подойдите ко мне, дети мои.

Юрий, заробев, спрятался за брата, но Иван медленно подошел к святителю, не опуская глаз перед ним, хотя и испытывал какой-то страх. Хотел видеть он, нет ли зла и неправды в лице владыки. Иона улыбнулся и, благословив Ивана, сказал:

– Боле, чем отец твой, подобен ты, Иване, деду Василью Димитричу, и с бабкой схож ты. Ни в горе, ни в страхе разума не теряешь, а все уразуметь хочешь и сам испытать.

Иван смутился, вспомнив слова отца Иоиля, что владыка Иона в мыслях читает, и молчал. Благословив Юрия, потом Илейку и Васюка, владыка опять обратил на Ивана глаза, прозрачные, как у мамки Ульяны.

– Отче, – робко вполголоса сказал Иван, – боюсь Шемяки…

– Сам ли так мыслишь, или от старших слышал? – спросил владыка.

Вспомнил Иван Сергиев монастырь, когда прискакали туда Шемякины воины с князем можайским, вспомнил о бабке и матери. Захотелось ему снова кричать и плакать, но, овладев собой, молвил он с трудом:

– Видел, отче, сам, как тату из собора тащили… Ныне ж, мне сказывали, в темнице он с матунькой, а ты от Шемяки за нами приехал… Нет ниоткуда нам помочи, зло лишь одно…

– Сие так и есть, Иване, – перебил его владыка, – сие так, к прискорбию нашему, а может быти и горше, ежели Господь не помилует. Но, опричь милости Божией, надобно самим нам все с разумом деяти, ибо как душа бессмертная, так и разум от Бога нам дадены… – Владыка помолчал и, обратясь к князю Ивану Ряполовскому, добавил с горечью: – Прав ты. Нет у нас митрополита, и без главы Церковь русская. Аз же есмь токмо нареченный, но не рукоположенный митрополит. Посему вот и дитя сердцем своим чует токмо зло на Руси. Вы же, мужи брадатые, того не разумеете, что когда одно злодеяние без препоны свершилось, то и новое паки может совершиться. Войска у вас мало, где же вы силы возьмете, ежели князь Димитрей полки свои пришлет к Мурому?

Переглянулись в смущенье князья Ряполовские и воеводы, понимали они, что за одними стенами без силы человеческой не спасешься. Известно им было, что приверженцы великого князя – шурин его, князь Василий Ярославич, и воевода московский, князь Семен Иванович Оболенский, – бежали в Литву, а к ним потом прибежал и другой воевода Василия Васильевича – Федор Басёнок, а царевичи татарские, Касим и Якуб, были неведомо где…

– Благослови нас, владыко, думу думать, – сказал главный воевода, Василий Оболенский, – а сего ради повтори нам еще раз, что Шемяка сулит и в чем крепость слов его?

Иона, помедлив немного, ответствовал:

– Вникните в речи мои, ибо добра и блага хочу великому князю Василь Василичу и семейству его. Митрополит Фотий за великого князя с отрочества его радел и в борьбе за московской стол был за Василья Василича и против его дяди, Юрья Димитрича Галицкого. Так и аз ныне со всей святой церковью выступлю против Шемяки, сына князя Юрья. Ведомо сие Шемяке, и, думая лихо на княжичей сих, страх он имеет пред народом и отцами духовными. Посему призвал меня он на Москву, обещал мне митрополию, дабы помочь ему противу гнева народного и дабы крепче ему на Москве сидеть. Призвав же мя, так начал глаголити мне: «Отче, плыви на ладьях, благо реки оттаяли, в епископию свою, до града Мурома, и возьми тамо детей великого князя на свою епитрахиль,[74] привези их ко мне, а яз рад их жаловать. Отца же их, великого князя Василья, выпущу и вотчину дам ему достаточную, дабы можно ему с семейством жить, ни в чем нужды не ведая». В том пред Богом мне клятвы дал.

Поклонились молча владыке Оболенский и все Ряполовские и молча же пошли к дверям. Грустно смотрел им во след владыка Иона. Видя и слыша все это, снова стали тревожны княжичи. Опустив головы, стояли они, не двигаясь, около дядек своих, позади маленького попика Иоиля…

Когда ушли все, владыка взглянул светлыми своими глазами на княжичей и на отца Иоиля, и ласков был взгляд его.

– Сядьте, – тихо молвил он и, закрыв глаза рукой, оперся на стол, будто в дреме от дорожной усталости.

Затаились все в трапезной, а пред очами владыки, словно сон и видения, понеслось все, что видел он на Руси и о чем думал со скорбью и мукой.

– Как святитель Фотий в зовещании пишет, – без слов шептали его губы, – так и мне от святительства непрестанно горечь едина от слез и рыданий, от трудов и тягостей…