немедля выступать надо против поганых на Оку и слать мне вестников. Созовет пусть воевод нужных и придет сюды с ними. Да Касиму вестника, Касиму- царевичу.

В этот миг, постучав в дверь, поспешно вошел в покой государя дворецкий и ввел за собой вестника, молодого татарского конника.

– От царевича Касима, государь, весть тобе, – сказал дворецкий.

– Живи сто лет, государь, – заговорил татарин по-русски, земно кланяясь. – Царевич тобе повестует: «Пришел хан Ахмат из Большой Орды с силой великой к Дону, идя на Москву. Тут же вот напал на Ахмата с войском своим могучий воин Хаджи-Гирей, хан крымский. Второй день у них сеча идет великая. Мною же вестник Хаджи-Гирею послан, что-де в тылу Ахмата стою, что, ежели Ахмат одолевать почнет, в тыл ему ударю. Извести, мя, государь, борзо, право ли мною для пользы твоей содеяно…»

Просиял Иван Васильевич и, радостно перекрестясь, молвил весело:

– Услышал Господь мольбу мою – отвел от Руси грозу татарскую. – Обратясь к вестнику, добавил: – Скажи царевичу Касиму слово мое: «Спаси тобя Бог за верную службу, разумение твое право и содеяно все так, как бы и яз сам содеял. Шлю селям свой тобе».

– Внимание и повиновение, великий государь, – сказал, кланяясь земно, татарин и, поняв, что разговор кончен, стал пятиться к выходу.

– Данила Костянтиныч, – молвил дворецкому великий князь, – накорми вестника и напои его, пусть отдохнет и борзо гонит к царевичу. – Пройдясь несколько раз вдоль покоя своего, Иван Васильевич с улыбкой остановился против Силована и спросил: – А кто твои отец и мать?

– Холопы были боярина Собакина. Отца, как я сказывал, татары в полон угнали и меня.

– За побег твой из полона и за раденье твое государю жалую тя и родителей твоих вольной волей. Сымаю с вас холопство.

Несмотря на добрые вести с Дикого Поля от царевича Касима, великий князь не отменил совета своего с Юрием и воеводами.

По зову князя Юрия Васильевича собрались в покоях великого князя воеводы: из князей Ряполовских – Семен, прозвищем Хрипун; из князей Патрикеевых – тезка государя, Иван Юрьевич, брат ему двоюродный; князь Иван Васильевич Стрига-Оболенский; боярин Беззубцев, Константин Александрович; Федор Васильевич Басёнок, Иван Димитриевич Руно и другие из детей боярских, что в Москве в то время случились.

Первым говорил брат государя, князь Юрий Васильевич.

Поведал он подробно, какие перемены в полках учинены. У каждого полка ныне свой воевода, из самых верных и хитрых в ратном деле людей государева двора. Если же при войске сам государь, то он при сторожевом полку, где только отборные воины. На поле же: передовому полку – разведка и первый удар; прочим трем полкам – обходы врага и самый бой; последний удар по врагу от сторожевого полка. Гнать же бегущих всей коннице.

Говорил князь Юрий и о том, какие и как грады усилить, согласно воле государевой, и огненной стрельбой и заставами, и как по Оке весь путь оградить на Москву с Дикого Поля, как все строить, дабы обходы вражьих полков легче делать или держать их на месте, когда и где надобно.

– Государь, – говорил князь Юрий, – яз с воеводами по твоему указанию все исчислил и все нарядил. Токмо надобно пищали, зелье и ядры на места доставить в довольном числе. Да тобе самому глазами своими все узрить, дабы огрешки где не вышло.

Когда начались подробные разговоры о числе воинов, о времени передвижений больших и малых полков, пеших и конных, дворецкий прервал совещание, введя двух вестников от Касима-царевича.

– Живи сто лет, великий государь! – воскликнули татары, простираясь ниц.

– Встаньте и сказывайте, – молвил Иван Васильевич.

– Царевич Касим повестует, – начал вестник постарше. – «Челом бью тобе, государь, и целую руку твою, живи, мой повелитель, множество лет. Аллах помог Хаджи-Гирею крымскому. Гонит он Ахмата к Сараю. Мыслю, войны сей на год хватит. Селям государю от слуги его…»

Вести эти вызвали общее ликование, и радостный гул молитвенных восклицаний и громких разговоров наполнил покои великого князя.

Иван Васильевич, подозвав дворецкого, приказал угостить вестников, которым сказал:

– Повестуйте царевичу: «Мой селям тобе и всем твоим храбрым воинам, верной страже моей».

Когда вестники вышли, раздались голоса:

– Ныне нам спешить некуда. Отвел Господь татар от нас…

Иван Васильевич поморщился.

– Неразумны речи сии, – сказал он, – ибо береженого и Бог бережет. Ныне же, пока татары грызутся, наипаче спешить надобно.

Странное молчание, наставшее после этих слов, удивило государя, и, обведя всех глазами, он спросил глухо:

– Что смущает вас?

– Государь, – начал неуверенно Хрипун-Ряполовский, – в народе да и в полках паки смущение. Да и попы некии о сем бают…

– О чем? – сурово спросил Иван Васильевич. – Опять басни старцев и стариц о конце мира?

– Истекает седьмая тысяча от сотворения мира, государь. О сем из книг грецких читано попами, – продолжал смелее Семен Хрипун, – а от греков мы ведь и веру Христову приняли.

Все замолчали, подавленные неоспоримостью ссылки на вероучителей, но Иван Васильевич только досадливо усмехнулся.

– Не подобает нам чужеземным разумом жить, – молвил он строго. – Ежели грекам во всем безоглядно верить, то и ересь их папистскую принять мы