– Верно, государь, – восторженно воскликнули воеводы, вскакивая с мест, – мудро сие! Разумеем ясно все, как ты деять хочешь!

– Токмо не спешите, – весело молвил Иван. – Всяко деяние лишь в свое время пользу дает, а на войне наипаче. – Он усмехнулся озорной улыбкой и добавил: – Помните, дорого яичко в Христов день!

– Да мы поганым таких яичек, государь, надарим, что и век не забудут.

Узнали рязанцы через лазутчиков своих, что Москва полки собирает против Ахмата, и духом воспряли. Каждый день с превеликой отвагой выбегали они из стен своих, делая вылазки, и много татар избивали и ранили. Когда же враг шел на приступ, еще злей бились горожане и гнали татар от стен своих.

Татары же, зная от яртаульных о полках московских, с каждым днем становились тревожней. Сведав же, что Москва шлет полки свои на рубежи московские, еще более всполошились, ибо уразуметь не могли, где главные силы московские и откуда удар грозит: от Коломны, от Зарайска или от Касимова городка, с низовий Оки.

Воеводы же московские под твердой рукой Ивана хотя издалека и прячась, но отовсюду грозили войску Ахмата: каждый день гонцы со всех сторон приносили вести в ханскую ставку о московских конниках, виденных то в одном, то в другом месте. Пугало Ахмата и то, что из Сарая вестей нет и что в Сарай от него вести не доходят. Татары, догадываясь, что русские перехватывают гонцов их, а может, и в обход идут, не выдержали…

На другой день после Яблочного Спаса прискакал в Москву к Ивану вестник от полков брата Юрия из Коломны.

– Государь, – сообщил вестник, – князь Юрий повестует тобе: «Татарове, ништо же не успев пред Переяславским градом, отступили от него со срамом, ушли в Поле. Мы же, воеводы, все по приказу твоему, нигде с ними не бились, дабы они не сведали о малости сил наших и не напали бы снова на нас».

В тысяча четыреста шестьдесят первом году, в самом конце зимы, февраля одиннадцатого прибыли из Твери гонцы с вестью, что десятого февраля скончался великий князь тверской Борис Александрович.

Когда Иван и Марья Ярославна с осторожностью объявили об этом Марьюшке, она, всплеснув руками, обняла крепко свекровь и навзрыд горько заплакала. Иван переглянулся с матерью и молвил ласково:

– А ты, Марьюшка, съезди на похороны-то, простись с батюшкой.

– И то правда, – подхватила Марья Ярославна, целуя и лаская сноху, – поеду-ка и яз с тобой, и Ванюшеньку возьмем. Возок-то у нас теплый, а внуку-то уж третий годок. Не будет ему вреда, Марьюшка.

– Яз, матунька, – продолжал Иван, – гонцов пошлю в Тверь и прикажу через них во всех попутных градах и селах коней для вас доржать наготове. Крепкую стражу дам и отпущу с вами Илейку. Дороден еще старик-то и во воем услужить может. Нам же тут с отцом и Данилушка и Васюк все, что будет надобно, то содеют.

– А мы борзо домой возвратимся, – успокаивала Марья Ярославна сына, – ведь мы на третий день в Твери будем. Дороги же, бают, сию зиму добрые. Мы через Клин поедем на Шошу, а там по Волге-то до Твери рукой подать.

– Прикажу яз начальнику стражи, – заметил Иван, – дабы всех коней наших в Черном оставил, а на свежих гнал бы до Пешкова. Там ночевать будете. Со светом поедете на свежих конях чрез Клин в Шорнов и там заночуйте, а с рассветом – до Шоши. Потом по Волге до Лисич, а к вечеру и в Твери будете.

Марьюшка, слушая все эти расчеты, успокоилась и сидела рядом с Марьей Ярославной, положив ей голову на плечо и закрыв глаза.

– Так вот, матунька, – продолжал Иван, обменявшись улыбками с матерью, – утре и отъезжайте поране, Ванюшеньку токмо берегите.

Он поцеловал Марьюшку, чуть улыбнувшуюся сквозь слезы, и вышел. Его волновало и трогало горе Марьюшки, глубокое и острое, но в чем-то детское, и он нарочно напомнил ей о Ванюшеньке, чтобы к новому в жизни направить, новой радостью скорбь утешить.

Войдя к себе в опочивальню, застал он тут Илейку, прибиравшего покои его. Старик, заметив печаль в лице государя, вопросительно поглядел на него. Иван молвил ему вполголоса:

– Преставился великий князь тверской Борис Лександрыч.

Илейка перекрестился.

– Царство небесное, – сказал он и быстро добавил с тревогой: – Княгиня-то твоя знает?

– Знает, – ласково ответил Иван, – утре с государыней в Тверь отъедут. И ты с ними, Илейка. Как меня и Юрья с Васюком вы хранили, когда детьми мы были, так ныне, молю тя, храни моего Ванюшеньку.

Прослезился старик, бросился целовать руки Ивана и радостно забормотал:

– Иване, мой Иване. Да сын-то твой милей мне внука родного.

Иван улыбнулся и, прервав излияния старика, продолжал:

– Тобя ж, Илейка, да Васюка яз сам за родных почитаю. Но будя о сем. Иди к старой государыне, а наперед того пришли ко мне Федора Василича.

Курицын пришел незамедлительно и со многими вестями. Он сообщил Ивану, что от лазутчиков и от купцов русских есть из Казани вести, что между мурзами и биками распри идут, даже и среди карачиев разногласие. Сам сеид замешан в этой смуте.

– Одни хотят мира с Москвой против Золотой Орды, а другие за союз с Ордой и Польшей против Москвы, – сказал Федор Васильевич.

– Кулак им показать надобно, – проговорил Иван, – но ране вызнать точней, кто за нас и кого еще можно там купить, а кого остерегаться. Идем