– Ну вот ныне и Сорок мучеников, когда день с ночью мерится, – сказал Васюк. – А глядишь, и Алексей – с гор вода, а рыба со стану, а там и не приметишь, как на Матрену-то щука хвостом лед разобьет.

– Истинно, Васюк, – задумчиво промолвил Василий Васильевич, – молодеет земля заново, токмо мы вот к могиле все ближе.

– Рано тобе, государь, баить о сем, – встрепенулся Васюк, – намного я тобя старей, да и то мыслю еще годков десять прожить.

Василий Васильевич усмехнулся, но ничего не ответил. Он думал о своей болезни и о том, что духовное завещание еще не составлено и не написано.

– Неровен час, – проговорил он вполголоса, – все в руках Божиих, обо всем заране надо помыслити.

– А вот, государь, – молвил дьяк Степан Тимофеевич, угадав его мысли, – в Москву приедем и с Божьей помощью составим духовную, как ты, государь, прикажешь.

Василий Васильевич ничего не ответил, сделав вид, что дремлет, но думы шли к нему со всех сторон и тревожили его сердце. Думал он, что споры с Иваном будут, а Иван-то правильно мыслит об уделах и удельных порядках. Умом-то с Иваном он, а сердце иного требует. Жаль ему равно всех сыновей. Все одно что пальцы они на руке – есть и большие и малые, сильные и слабые, а ни один не отрежешь: все одинаково больно, да и Марьюшка за деток вступаться будет.

Солнце садиться начинало уж, когда Москва их со звоном встретила, но не было в сердце Василия Васильевича полной, светлой радости, как ранее, – покоя в душе его не было. Еще за городскими воротами обнял отца Иван, и это тронуло великого князя до слез.

– Надежа ты моя верная, – сказал он, целуя Ивана, – будет Русь за тобой, как за каменной стеной.

Потом, в Кремле уж, в хоромах княжих, обнял он сноху свою, поцеловал внука Ванюшеньку, сыновей всех и дочку Аннушку, но был молчалив, хотя и весьма ласков.

– Недужно мне что-то, – молвил он только и велел Васюку вести себя в опочивальню.

Пошла с ним под руку встревоженная и печальная Марья Ярославна. Когда остались они одни в опочивальне, Василий Васильевич крепко и нежно обнял свою жену и вдруг заплакал, как ребенок, всхлипывая и вздрагивая плечами.

Марья Ярославна оцепенела вся от страха и боли душевной. Вспомнилось ей, как плакал он так же вот после ослепления, при первом свидании с матушкой Софьей Витовтовной. Не понимая, в чем дело, она вдруг как-то почуяла ясно, что надвигается на нее тяжелое горе.

Она обнимала и ласкала мужа, как малого сынка своего, и сама обливалась слезами. Наконец Василий Васильевич успокоился, тоска и ужас отошли от него. Он будто перешагнул через жуткую пропасть, как через неизбежное, и покорился этому неизбежному.

– Все в Божьей воле, Марьюшка, – заговорил он наконец, тихо и медленно. – Так положено роду человеческому от Господа. Из жизни сей переходим мы в жизнь вечную.

Она громко заплакала и, заглушая рыдания, прижалась лицом к груди его. Он стал гладить ее волосы и, когда Марья Ярославна затихла, молвил:

– Духовную хочу яз составить, Марьюшка, отказать всем, кому что, из вотчин своих и тобе, люба моя.

Марья Ярославна сразу встрепенулась, как птица на гнезде своем.

– Меньших-то не обидь, Васенька, – торопливо заговорила она, – дабы зла у них не было против Ивана.

– Тобе, Марьюшка, откажу яз Ростов Великий, но с тем токмо, дабы князи ростовские при тобе ведали то, что и при мне, великом князе. И Нерехта – тобе. Куплю же мою, градец Романов и Усть-Шексну, тобе в полную собственность.

– Ништо без тобя, Васенька, мне не надобно. Ты о детях-то подумай, Васенька. Как решил ты?

– Ты знаешь, что Иван сказывает. Не захочет он уделы множить и смуту чрез них сеять. Ведь Иван-то не о собе думает, а гребта его о государстве, о всей Руси. Прав он, Иван-то, и наш владыка Иона так же мыслит.

– А кто из деток-то наших против Ивана может, – ласково и нежно молила Марья Ярославна. – Кто его осилит? Крепче он бабки своей…

– Слушай, Марьюшка, – перебил ее Василий Васильевич, – ведь даже брата твоего, Василья Ярославича, удел мы взяли. Ведь и он против нас зло замышлял. Посему надобно великого князя вельми укрепить. Дам яз Ивану: великокняжение с жребием моим на Москве и села Добрятинское и Васильцево. В удел же ему дам: Коломну, Володимер, Переяслав, Кострому, Галич, Устюг, Вятку, Суздаль, Нижний Новгород, Муром, Юрьев, Велику Соль, Боровск, Суходел, Калугу, Алексин и села московские.

– А другим-то что? – ахнула, всплеснув руками, Марья Ярославна. – Почитай, все отдал ты Ивану!

– Хватит и другим, Марьюшка, – продолжал Василий Васильевич. – Юрью дам яз: Дмитров, Можайск, Серпухов, Медынь и Хотунь.

– Андрею-то что?

– Андрею большому: Углич, Устюжну, Рожалов, Кистьму, Бежецкой Верх и Звенигород. Борису: Ржев, Волок и Рузу.

– А меньшему Андрею и давать-то более нечего.

– Ему дам Вологду с Кубеной и Заозерьем.

– Куда ты его, Васенька, заслал? Почитай, к самому Студеному морю.

– Опричь того, дам ему добрые костромские волости. – Василий Васильевич побледнел вдруг от усталости и, отерев пот с лица, тихо молвил: – Изнемог