– Государь Василий Васильевич повестует: «Сыне мой, злодей-то наш, убоявшись, убежал от Усть-Юга. На Тотьму его мы не пустим, дабы не мог иттить на Вологду либо на Галич. Разумей сам, что тобе деять!..»

– Добре, – молвил Иван вестнику, – иди отдыхай. Накормят тя и напоят, а к утру выспишься. На рассвете же назад к государю гони, скажи батюшке: «Бог даст и к Новгороду не допустим ворога». – Отослав вестника с начальником стражи, обратился Иван к Илейке: – Беги созови двор мой. Скажи окольничим, дабы привезли с собой кого надобно из начальников от дворян и детей боярских.

Когда дверь затворилась за Илейкой, Иван подошел к Агафьюшке, обнял ее, поцеловал нежно и сказал ласково:

– Приду к тобе сей ночью. Приду… Ты же иди к собе, пока яз буду со двором своим думу думать…

Слезы блеснули у Агафьюшки, приникла радостно на миг она к Ивану и прошептала:

– Хотенный ты мой, любый… – И вдруг, отенившись вся печалью, добавила тихо и голосно, нараспев, будто из сердца выдохнула: – Чую, одное ты меня покидаешь. – Помолчала немного и еще тише промолвила: – Буду я без тобя петь одинешенька:

Агафьюшка вздохнула, взмахнула густыми ресницами и быстро вышла из горницы. Иван долго смотрел на дверь, за которой она скрылась. Сердце его сжалось, а с дрогнувших уст сорвалось невольно:

– Не будет ее у меня, как и Дарьюшки…

Двор Ивана стал собираться на думу. Думали долго, считая время переходов, выбирая наикратчайшие пути, вспоминая, где и какие дороги, где коней кормить можно, где нельзя, какие запасы с собой брать для коней и воинов. Потом о порядке думали: как, куда и какие полки нарядить, как лучше гон для вестников на время похода наладить, и о многом другом, что для воинских нужд необходимо…

Окончив думу со двором своим, Иван повелел:

– Немедля выступать, кому указано, к Усть-Ваге. Там же по Двине дозоры поставить вверх и вниз по теченью. Слать вести мне непрестанно. Яз же вестников царевичу Якубу пошлю, дабы в Вель поспешил, а утре и сам к Двине с полками пойду. Пресечь надобно все пути Шемяке к Новгороду. На полуночь же дале Двины, сами вы сказывали, и дорог никаких нету.

К огорчению великому юного государя ушел Шемяка от рук его. Вопреки чаяниям бояр, Ивана и надеждам на бездорожье бежал князь Димитрий, уклоняясь от боя, бежал дорогами неготовыми – лесами дремучими, по льду застывших озер и болот. Весьма досадуя на себя и на воевод своих, Иван молвил сурово ближним из дворских:

– Наука мне впредь. Худо думали мы в думе нашей. Не все предвидеть да предугадать сумели. – Устыдив такими словами и молодых и старых, он добавил с усмешкой: – Бежит уж, чаю, ворог наш спокойно к Онего-озеру, а по Свири к Нево-озеру,[130] а там по Волхову и в Новгород… – Помолчал Иван, обвел всех колючим взглядом и опять усмехнулся. – Нам ныне хоша бы полон по дороге не растерять, хоша бы без особого срама на Москву воротиться.

И более разговора об этом не было, а приказал Иван спешно идти на Москву через Ярославль и там соединиться с войском государя.

Вот уже тянутся длинной цепью по Кокшенге-реке отряды московских и татарских конников. В середина войска стража гонит полон. Маленькие лохматые лошаденки волокут дровни со всяким харчем, жалким именьишком. Вокруг обоза понуро идут мужики и парни, женки и девки.

– Кому радость, а им слезы, – говорит Илейка Ивану, – горше всего с родной землей расставаться…

Юный государь чует в словах Илейки скрытый укор себе и князьям всем, и тяжко ему. К досаде, что смог уйти от них Шемяка, новая боль пришла.

– Прав ты, Илейка, – говорит он, нахмурясь, – сами, мол, христиане, неповинных христиан же зорим да обижаем. В усобицах лютых ни собе, ни людям пощады не знаем.

Невыносимо это Ивану, но знает он, что изменить ничего нельзя. Да вот и в своей даже жизни не волен он. Защемило вдруг ему сердце, и вспомнил он последнее, предрассветное прощанье с Агафьюшкой. Слышит опять слова ее, будто вот рядом она: «Побудь еще, не спеши. Последняя ты моя любовушка! Не бывать уж другой у меня до гробовой доски…»

Стиснул он зубы от боли, но опять, будто неволей какой, глаза его обращаются к полону: женки причитать начали, а мужики и парни молчат, токмо потемнели от злобы.

Уследил взгляд Ивана Илейка и молвил, словно железом каленым прижег:

– Глянь, государь, как вон та молодка убивается. Может, по ласке мужней, а может, по дитю малому.

– Богом клянусь, Илейка, – воскликнул Иван с гневом, – когда сам государем стану, князей и бояр казнить буду нещадно за межусобные смуты!..

В думах тяжких ехал Иван к Ярославлю, в пути на этот раз проходило все мимо него. Жила в душе его только Агафьюшка, каждый миг вспоминалась, и становилось ему то сладко и радостно, то смертной тоской томило. Великий князь Василий Васильевич встретил сына весело, но, угадав печаль его, сказал ободряюще:

– А ты, Иване, не сокрушайся, что злодей-то убег от нас. Ништо, все едино настигнем его. Не теперь, а все же конец ему будет…