Находясь почти неотлучно при отце, много слышит Иван нового и многое старое теперь по-иному понимает. Одного только понять он не может, и больно и обидно ему от этого. Отца спросить не решается, зря накричать может, а бабки нет. Мучает его, почему это князю Борису удача во всем, и живет он в Твери, как царь, и венец золотой носит. Они же вот с отцом мечутся, бегают, а отец то у татар в плену, то у Шемяки! Из Москвы вот их выгнали, и отца ослепили, бабку куда-то заслали, и он сам с Юрием все время бегал с места на место, пока их не заточили с родителями вместе в Угличе. Потом поехали в Вологду, потом в Белозерский монастырь, потом в Тверь, а теперь вот к Волоку. Неожиданно кибитка поехала совсем медленно, а к правой дверке подошел Васюк и, отворив ее, сказал:

– Государи, горка малая на пути нам, но вельми крута. Поедем нога за ногу. Княжич-то засиделся. Пройти бы ему малость да калик послушать.

– Иди, иди, Иване, – весело молвил Василий Васильевич, – а ты Васюк, дверку-то не затворяй, и мы с братом моим калик послушаем.

Могучие голоса густой волной покатились по снегам, и слова гудели внятно и отчетливо:

Княжич Иван перестал слушать, увидев вдруг знакомого человека среди калик – то был Федорец Клин. И вот сразу все вспомнилось Ивану: передняя в московских хоромах великого князя, бабка в дверях с посохом, и вот этот калика с отсеченной правой рукой рядом с Яшкой Ростопчей.

– Васюк, Васюк! – вскрикнул Иван. – Гляди, Федорец Клин!

– Ишь ты, – подтвердил Васюк, – истинно Федька Клин. От Суждаля тогда вместе с Ростопчой пригнал.

Федорец Клин тоже признал Васюка и подбежал к кибитке.

– Скажи, Васюк, – громко, пересиливая пение, спросил он, – где государь-то наш?

– Кто меня спрашивает? – отозвался князь Василий. – Ведом мне голос твой.

– Я, я, государь мой! – радостно воскликнул безрукий калика. – Стремянной твой, Федорец! Калика я ныне, государь. Правую руку тогды под Суждалем отсекли поганые напрочь, вместе с саблей отсекли. Хожу ныне с нищей братией, без руки-то некуда мне боле.

Кибитка уж проехала мимо калик перехожих, и пение их уже глуше доносится, а Федорец все еще идет рядом с Васюком перед отворенной дверкой кибитки.

– Свет Божий не мил мне, государь, – горестно бормочет Федорец, – что я без руки-то.

– Свет божий, баишь, не мил, – с печалью и стоном вдруг громко сказал Василий Васильевич. – А яз вот вовсе света белого не вижу, и во тьме буду до конца живота своего!

Заплакал Федорец и крикнул:

– Тобе сие горше, государь мой! Помогни Бог в делах твоих… Прощай!..

– Стой, стой! – окликнул его князь Василий. – Возьми вот полтину…

– И от меня тоже, – добавил князь Борис, подавая деньги.

Замолчали оба государя, а Ивану опять стало грустно, и не захотел он выходить из кибитки. Вот уж и с горки спускаться стали, и Васюка нет, и дверка давно затворена. Вспоминаются Ивану снова скитания по чужим местам, страхи и неудобства всякие.

– Так и мы с татой из орды в орду, – невольно произнес он вслух свои мысли и испуганно взглянул на отца.

Усмехнулся горько Василий Васильевич и, вздохнув, сказал:

– Погоди, сынок, сядем и мы на Москве, Бог даст, крепко…

Когда князья с полками своими отошли от Твери верст на двенадцать и городок Реден видать им стало, прискакали конники из передового полка, а с ними и боярин Садык пригнал со стражей своей.

Борис Александрович весьма обрадован был приездом посла своего и позвал его в кибитку к себе для немедленного тайного доклада обоим государям. Но Садык почтительно доложил сначала, что и начальник их отряда слово имеет к великим князьям.

– Слово сие не тайны требует, – молвил он, усмехаясь, – а кликов великих. Пусть слышат его все вои твои, государь!

– Что скажешь, Тимофей Никифорыч? – весело спросил князь Борис, оборачиваясь к начальнику отряда и догадываясь по лицу его, что вести добрые.

– С сеунчем тобя, государь! Побежал Шемяка от Волока к Галичу, а с ним и князь можайский.

– К Галичу? – не веря радостной вести, вскричал князь Василий. – Не к Москве ли?

– Нет, государь, к Галичу.

Обнялись князья и облобызались.

– Щадит нас Господь Бог, Иване, и милует! – радостно восклицает князь Василий. – Послал нам братнюю помощь князя Бориса.

– И умереть с тобой обещаю любви моей братней ради, – громко клянется тверской князь, обратясь к начальнику передового отряда, говорит: – Ты же, Тимофей Никифорыч, доложи вести сии воеводам нашим. Пусть обсудят и прикажут тобе, что дозорам нашим деять ныне и прочая, что сами ведают.