а одинокая мысль обязана влачиться или – прибегнем к аналогии менее древней – нестись, скажем, в послушной, на славу уравновешенной греческой машине, проявляющей свой покладистый нрав и верное чувство дороги на каждом повороте альпийского шоссе.

Прежде чем двигаться дальше, нам надлежит избавиться от двух заблуждений. Первое состоит в смешении временны?х и пространственных элементов. Пространству, притворе и самозванцу, уже предъявлено обвинение в этих заметках (которые я теперь начал набрасывать, прервав на полдня важнейшую в моей жизни поездку); суд над ним состоится на более позднем этапе расследования. Теперь же нам должно изгнать невесть когда вкоренившееся в наш обиход речение. Мы взираем на Время как на некий поток, мало имеющий общего с настоящим горным ручьем, пенно белеющим на черном утесе, или с большой, тусклой рекой в пронизанной ветром долине, и все же неизменно бегущий сквозь наши хронографические ландшафты. Мы настолько привыкли к этому мифическому спектаклю, настолько склонны разжижать каждый кусок нашей жизни, что уже неспособны, говоря о Времени, не говорить о физическом движении. В действительности ощущение такого движения извлечено, разумеется, из множества природных или по крайней мере привычных источников – врожденного телу сознания своего кровотока, древнего головокружения при виде встающих звезд и, естественно, общепринятых способов измерения: ползущей теневой нити гномона, струйки песочных часов, рысистой трусцы секундной стрелки – вот мы и вернулись в Пространство. Отметьте остовы и вместилища. Представление о том, что Время «течет» с естественностью яблока, глухо плюхающегося на садовый столик, подразумевает, будто течет оно сквозь нечто иное, и, приняв за это «нечто» Пространство, мы получим всего лишь метафору, стекающую по мерной линейке.

Но бойся, anime meus,[335] марсельской волны модного искусства, избегай пропрустова ложа и коварства каламбуров – assassin pun[336] (который сам по себе самоубийство, как заметят те, кто знает Верлена).

Теперь мы готовы пойти на приступ Пространства. Мы безо всяких сомнений отбрасываем запакощенное, завшивленное пространством время, пространство-время релятивистской литературы. Всякий, если ему это нравится, волен твердить, будто Пространство есть внешнее обличие Времени или плоть Времени, или что Пространство заполнено Временем и наоборот, или что в некотором необычайном отношении Пространство есть просто побочный продукт Времени, его отбросы, даже труп, или что в конечном, верней, бесконечном счете Время – это и есть Пространство; такого рода домыслы не лишены приятности, особенно в юные годы; но никто не заставит меня поверить, будто движение вещества (скажем, стрелки) по возделанному участку Пространства (скажем, по циферблату) по самой природе своей тождественно «ходу» Времени. Движение вещества всего лишь перекрывает протяженность какого-либо иного осязаемого вещества, служащего меркой для первого, однако оно ничего нам не говорит о подлинном устройстве неосязаемого Времени. Подобным же образом мерная лента – даже бесконечной длины – не есть само Пространство, и никакой, даже самый точный одометр не являет собой дорогу, видимую мною как черное зеркало дождя под крутящимися колесами, слышимую как липкий шелест, обоняемую как сырая июльская ночь в Альпах и воспринимаемую как ровная опора. Мы, жалкие жители Пространства, больше привычны в нашей трехмерной Лакримавелли к Протяженности, нежели к Длительности: наши тела способны к напряжению много большему, нежели то, каким может похвастаться волевое воспоминание. Я никак не запомню (хоть только вчера пытался разложить его на мнемонические элементы) номера моей новой машины, но так ощущаю асфальт передними шинами, как если б они образовывали часть моего тела. И все же само Пространство (как и Время) есть ничто, которого я постичь не способен: место, где происходит движение. Плазма, в которой организовано и замкнуто вещество – сгущение пространственной плазмы. Мы можем измерить глобулы вещества и расстояния между ними, однако само Пространство неисчислимо.

Мы меряем время (трусит секундная стрелка или дробно скачет минутная от одной раскрашенной меты к другой) в понятиях Пространства (не зная природы ни того ни другого), однако охват Пространства не всегда требует Времени – во всяком случае, не большего, чем содержит в своей лунке принадлежащая драгоценному настоящему точка «сейчас». Перцептуальное овладение единицей пространства происходит почти мгновенно, когда, к примеру, глаз опытного водителя замечает дорожный знак – черную пасть с аккуратным архивольтом в красном треугольнике (смесь форм и цветов, при правильном взгляде «сходу» опознаваемая как предвестие туннеля), – или нечто не столь существенное, скажем, очаровательный символ Венеры, +, который можно ошибочно истолковать как разрешение здешним лахудрам «голосовать» большим пальцем на дороге, но который указывает верующему или любителю достопримечательностей, что в местной реке отразилась церковь. Я бы добавил еще значок абзаца для любителей почитать за рулем.

Пространство соотнесено с нашими органами зрения, осязания, мускульного усилия; Время – неуловимо связано со слухом (и все же глухой воспринимает идею «хода» времени куда отчетливее, чем безногий слепец – идею «хода» как такового). «Пространство – толчея в глазах, а Время – гудение в ушах», – говорит Джон Шейд, современный поэт, цитируемый выдуманным философом (Мартином Гардинером) в «Двуликой вселенной», с. 165. Когда мсье Бергсон принимается чикать ножничками, Пространство летит на землю, но Время так и остается маячить между мыслителем и его большим пальцем. Пространство откладывает яйца в свитое Временем гнездо: сюда «до», туда «после» – рябой выводок «мировых точек» Минковского. Обнять умом отрезок Пространства изначально легче, чем проделать то же с «отрезком» Времени. Понятие Пространства сформировалось, по-видимому, раньше понятия Времени (Гюйо у Уитроу). Невнятная нелепица (Локк) бесконечного пространства становится внятной уму по аналогии (а иначе его и вообразить невозможно) с овальным «вакуумом» Времени. Пространство вскормлено иррациональными величинами, Время несводимо к аспидной доске с ее квадратными корнями и галочками. Один и тот же отрезок Пространства может представляться мухе более протяженными, нежели С. Александеру, однако то, что представляется мигом ему, отнюдь не «кажется мухе часом», потому что, будь оно так, ни одна муха не стала бы дожидаться, когда ее прихлопнут. Я не могу вообразить Пространство без Времени, но очень даже могу – Время без Пространства. «Пространство-Время» – это гиблый гибрид, в котором дефис – и тот смотрит мошенником. Можно ненавидеть Пространство и нежно любить Время.