Че-го-о-о? Это что? Чей дом-то? Его, что ли? Мой! Если захочу подрать мебель, я и спрашивать не буду.

И хуже всего:

— Нет, Таффи! Я не открою новую банку, пока это не доешь.

Вот именно — «это». «Это» засохло. Почернело. «Это» — вчерашние объедки!

И я «это» есть не намерен.

Я развернулся и пошёл прочь. Преподобный Барнэм заорал мне вслед:

— Вернись и доешь ужин!

Размечтался! Щас! Я встретился со своими — с Беллой, Тигром и Пушкинсом — и сказал, что остался без ужина. Они тоже проголодались, и мы уселись на стене и немного повыли, размышляя, где бы поесть.

— Можно пообгрызать сыр с остатков пиццы.

— А как насчёт жареной рыбки?

— Я бы пошёл на убийство ради куска мяса.

— Никто не желает телячьих рёбрышек?

В конце концов мы остановились на китайской кухне. Обожаю, как они готовят утиные ножки! Тигр включил нюх на поиски нужного места и затрусил по улице, а потом мы сыграли в «рви пакеты». Довольно скоро мы с аппетитом ужинали на нашей стене.

— Очень вкусно.

— Отлично.

— Достойный выбор. Надо здесь почаще столоваться.

— Порции огромные. Какие люди, а? Хорошие продукты выбрасывают!

Да уж, а вот мой приятель проповедник явно ничего не выбрасывал. Наутро он снова выставил передо мной засохшие объедки.

— Таффи, я не стану открывать новую банку. Будь ты на самом деле голоден, ты бы это съел.

Серьёзно? С чего это он взял?

И тут он бросил взгляд за окно.

— Что за бардак в саду! Откуда такая куча рваных пакетов из-под еды? И почему мне всю ночь мешал спать жуткий кошачий вой? Сегодня вечером гулять не пойдёшь.

Хоть я и глух к замечаниям, но со слухом у меня всё в порядке. Спасибо за предупреждение, преподобный! Я улизнул на второй этаж и стал скрести окно в ванной комнате, пока не появился небольшой зазор. Ага, то, что надо. Мельком взглянешь — не заметишь, что закрыто неплотно, а если хорошенько толкнуть лапой — окно откроется.

И нечего критиковать беспорядок в саду. Мне там ещё завтракать.

Ой, ну ладно, ладно! Может, это и в самом деле было немного чересчур — устроить ночной конкурс талантов прямо под окном спальни бедного проповедника. Белла пела «Краса-а-а-а-а-авчик и мечта-а-а-атель». Тигр спел «Поскачем в Новый Орлеа-а-а-ан». Пушкинс продемонстрировал своё мастерство в исполнении тирольских песен. А я выдал блестящую имитацию Элли, прищемившей палец дверцей машины.

И всё же это не повод хватать панталоны, скручивать жгутом и потрясать ими с воплем: «Поймаю — пущу ваши кишки на подвязки!»

Вернуться я постарался как можно позже. Но любому существу необходимо где-то спать. Мы с ребятами распрощались, и я побежал домой. Утро выдалось чудесное. Единственное, что его портило, это голос преподобного. Я его за три квартала услышал:

— Таффи-и-и-и! ТАФФИ-И-И-И!

Я притаился в тени живой изгороди соседей. Из-за неё выглядывала Мелани.

— Скажите, пожалуйста, преподобный Барнэм, — прервала она его вопли, — а молитва работает?

Он вытаращился на неё, словно она спросила: «А поезда едят горчицу?»

Мелани сделала вторую попытку:

— Вы всегда говорите людям: «Давайте помолимся». Ну и как, это работает?

— В каком смысле?

— Люди получают то, о чём просят? Если я буду очень-очень-очень молиться о чём-то, я это получу?