Дождь и ветер будто отступили. Хоть и была я до нитки мокрой, хоть и в кровь губы обветрились, грязь по лицу размазана, а волосы на лоб беспорядочно налипли. Не чувствовала ничего.

Только и казалось, будто вместо крови по венам моим сила льется. Горячая, живая, страшная.

- Вёльма! - и Зоран позвал.

- Иду, - сказала и, отвернувшись, от колдовского огня, пошла прочь. - А можно ли дождь прекратить? - вдруг подумалось мне.

- Можно. Только Всеслав не станет. Он всегда твердит, что грех в дела богов и природы лезть.

- А ты бы смог?

- И ты бы смогла, Вёльма. Если руку ее примешь, еще не то сможешь.

Вмиг предо мной явился образ.

Стою я на коленях у идола ее, ладонь узкую своей сжимаю. И глаза мои черны будто те одежды, что с ног до головы укутывают. После уж не надену платьев, расшитых узорами обережными, не стану посоха цветного брать. Буду такой как у Зоран и Осьмуши, и не то что над зверьем, над людьми власть получу.

Только вот к чему она мне?

Того, над кем княжной быть хотела, и чарами не вернешь. А, если и вернешь, так какая ж то любовь выйдет?

Темная сила велика. Не далече как с миг назад с ее творениями боролась.

- Ушедшая, - снова шептала.

Будто она сомнения мои разрешит.

- Ушедшая, мать моя...

Только сама решить должна. Тьма и свет. И я меж ними стою.

Не ошибся Зоран, когда сказал, где один там и второй.

Да и не второй, а третий, четвертый... семеро их всего было.

Гарнарские шаманы, чтоб их собственные упыри разорвали, не славу постарались. Расщедрились на подарочки.

Не знала я, как они тварей этих плодят, да и знать не хочу. Страшно и подумать, что те живыми людьми недавно были. Глянешь на них - вон девка не старше меня, мужики молодые, старик и мальчик, ребенок совсем. Издали и вовсе за людей примешь.

Не будь я чародейкой, запросто приняла бы. Попалась бы на удочку колдовскую и сгинула. А ведь если приглядеться иным взором, не человечьим, так сразу нить видна - землисто-коричневая - за ту шаманы и дергают. Не живые они уже. В землю бы положить и пусть спят спокойно, как и положено мертвым. Но темные заклятия заставляют снова и снова подниматься и идти на поиск живых, на поиск пищи.

Одежда на них была изорванной, грязной. Глаза горели маленькими красными угольками на черном. Кожа, белая будто снег, с серыми пятнами, какие у покойников видны. А когти - такие у живого и не встретишь. И клыки, клыки из-под верхней губы торчат.

Как я увидела их вначале, когда из-за стены дождя темными фигурами выступали, так и ушла душа в пятки. Хотелось бежать куда глаза глядят.

- Стой спокойно, - велел Зоран, заметив, что вздрогнула я.

Осьмуша чуть пригнулся, ссутулился, по телу его будто судорога прошлась. Обернулся на меня - в глазах волчья зелень ядовитая. Еще миг - и уже не человек он.

Замерли мы все трое - я, колдун с мерцающим посохом, волк.

- Береги шею и запястья, - проговорил Зоран. - Они кровь живую чуют. Если вцепятся, конец человеку.

Липкий страх полз по моей коже. Страх того, что не смогу, не справлюсь, не выживу.

И поделом - сама решила остаться.

Они приближались, а мы все выжидали. Чего?

Вдруг мне будто в спину дохнули. Обернулась медленно, как во сне.

- Зоран! Берегись! - не своим голосом закричала.

И ударила наугад.

Нож акурат по шее упыря прошелся. Брызнула темная кровь. Тварь захрипела и оскалилась. Осьмуша зарычал, прыгнул и враз голову отгрыз.

Зоран, успевший увернуться, взмахнул посохом и сразу двоих тварей положил. Вот тут битва настоящая и завязалась.

Землистые нити, что вились от их сердец, не парили в воздухе, как у живых. Лежили безжизненными лентами они на земле.

Уворачиваясь от цепких когтей девки-упырихи, я упала на землю, проехалась спиной по грязи и, схватившись за нить, резанула ее ножом. Тварь задрала голову, взвыла, будто посылая зов о помощи своему хозяину, и упала.

Следующую нить ухватила, дернула - упырь едва на меня не завалился - да откатилась в сторону вовремя. Вскочив на колени, и его нить резанула.

Вдруг тихо стало.