он не слышал Санса, но он просто не может заставить себя вернуться. Не сейчас.

На кухне горит лампа, которую они всегда оставляют вместо ночника, и в её свете Папирус вдруг замечает чью-то скукожившуюся фигурку.

Флауи.

— А, это ты, — Папирус проходит мимо, к холодильнику, демонстративно не смотря на цветок. — Почему не с Сансом?

Он чувствует его неодобрительный взгляд между лопаток, но Папирусу плевать. Они с Флауи не очень-то ладят, и он позволил брату оставить этот дурацкий цветок лишь потому, что через него можно было объясняться языком жестов. В принципе, теперь Папирус понимает Санса лучше, и необходимость во Флауи отпала, но брат смотрит на него исподлобья всякий раз, как он заговаривает на тему выселения. В итоге, всё остаётся, как было.

Но это всё равно не даёт им повода для хороших взаимоотношений.

— Я не обязан быть с ним каждую минуту, — отвечает Флауи неохотно. Папирус садится за стол, открывая контейнер со вчерашними спагетти, и наматывает их на вилку, затем отправляет в рот. Цветок следит за этим с трудночитаемым выражением, которое постепенно начинает раздражать.

— У него опять кошмар, — Папирус говорит это в надежде, что Флауи поймёт намёк и уберётся подальше отсюда. — Может, тебе стоит сходить и проверить, как он?

— Ты же его брат, — он готов поклясться, что слышит сарказм в его интонациях. — Так не лучше ли тебе пойти и успокоить Санса?

— Я не очень хорош в подобных вещах.

— Как и я.

Они глядят друг на друга какое-то время. Папирус мало что знает о цветке: только то, что тот пришёл из Руин вместе с девчонкой. Как и почему он туда попал, где был раньше — об этом Флауи молчит, и, сдаётся ему, даже Санс не в курсе деталей. Однако больше чем это, Папируса интересует другое: почему Флауи справляется со смертью человека так успешно, тогда как Санс с каждым днём выглядит всё хуже и хуже?

— Ему снова снится Фриск, — шепчет цветок, когда особенно громкий стон доносится до них сквозь стены. — Надеюсь, он не задыхается или...

— Нет, всё в порядке, я проверил, — это вырывается прежде, чем Папирус успевает закрыть рот. Флауи изумлённо вскидывается, недоверчиво глядя на него, но ничего не говорит. Папирус возвращается к спагетти, против воли прислушиваясь к звукам сверху.

— Думаю, дело в её душе, — Флауи будто продолжает прерванный разговор, хотя они молчат уже несколько минут. — Мы же развеяли её и... ну, никто не пробовал подобное раньше. Кто знает, к чему это могло привести.

— Зачем ты это сказал? — интересуется Папирус, накалывая на вилку последнюю фрикадельку. На цветок падают тени, и ему плохо видно выражение его лица, но оно наверняка грустное, как и всегда, когда речь заходит о человеке.

— Не знаю, — будь у Флауи плечи, он бы пожал ими. — Просто подумалось, что это могло повлиять на кого-то из нас. Фриск была доброй, и я порой замечаю, что окружающие будто тоже стали немного добрее. Тебе так не кажется? — Папирус мотает головой, на что цветок усмехается. — Конечно, нет. Но раньше, наверное, ты никогда бы не стал проверять, не задохнулся ли Санс во сне.

Папирус хочет что-то сказать, но слов внезапно не оказывается. Это то, о чём он думал недавно, когда шёл к двери брата — что он изменился, хоть и не очень сильно. Что как-то незаметно его стали волновать вещи, далёкие от идеалов; вещи, которым он не привык уделять внимание. Список длинный, но во главе его неизменно стоит Санс, хотя Папирус не знает, отчего — и до и после предательства брат всегда оставался важной частью его жизни. Просто теперь ему хочется... показать это.

Его злит, что кто-то вроде Флауи смог заметить эти перемены. С другой стороны, вряд ли их смог бы оценить сам Санс — не в его нынешнем состоянии.

Сверху доносится надрывный стон, и Флауи настороженно поднимает голову в сторону спальни. Папирус следит, как листья удлиняются, опираясь на стол и осторожно опуская цветок на пол.

— Нужно идти, — говорит Флауи. — Не хочу оставлять его в таком состоянии. А ведь странно, да? Цветы не позволяют ему говорить, но стонать от боли у него получается. Забавно выходит...

Папирус встаёт, убирая контейнер. Он не намерен проводить здесь ночь, но и помогать Сансу тоже. Флауи уже на полпути к лестнице, однако, он вдруг останавливается, поворачиваясь к Папирусу.

— Мне тоже снится Фриск, иногда, — он выговаривает это тихо, едва слышно. — Реже, чем ему. Но я не могу позволить себе расклеиться. В конце концов, это он задыхается из-за растущих на теле цветов, а не я. — Он вздыхает, пытаясь улыбнуться. Папирус изучающе глядит на него, не зная, нужно ли сказать что-то. — К тому же, я обещал Фриск, что буду заботиться о нём.

Потом он поворачивается, резво взбираясь по лестнице. Папирус медлит, размышляя над его словами и находя в них иронию — маленький цветок, оберегающий скелета, — но через некоторое время обнаруживает, что в этом есть смысл. А ещё боль и обречённость, учитывая, что у Санса всё же есть брат, способный помочь...

Но потом Папирус вспоминает, что никогда не пытался показать Сансу свою заботу. Пусть это и было из лучших побуждений, но всё же; он понимает, что Санс мог умереть, так никогда и не узнав этого.

Почему-то эта простая мысль окончательно выбивает его из колеи.