шутки смешили Итана так, что он обессилено падал на диван, на котором они обычно сидели. Итан знал, что объективно Жюль не такая уж смешная. После колледжа она пробовалась на комические роли в пьесах в Нью-Йорке – и безуспешно. Она усердно штудировала рекламу в Backstage и ходила на открытые прослушивания, сделала по дешевке довольно безжизненную фотосессию, и рассылала ксерокопии резюме, сделанные для нее другом из колледжа, который работал в копировальном центре и отличался странноватой надменностью. Ничего не помогало. Итан был основным ценителем комичного дара Жюль. Эш, напротив, вообще не была смешной, но это нормально. Почему-то ему и не требовалось, чтобы Эш была забавной. Это никому не требовалось. Ее обаяние было совсем иным.

Несколько месяцев назад Эш вернулась домой после актерских курсов, на которые она ходила вместе с Жюль, и сказала Итану:

– Бедная Жюль. Ты не поверишь, что с ней стряслось.

– Что такое?

Он взглянул на свою девушку с ужасом – он не хотел, чтобы с Жюль что-то случилось. Разве что если бы с ней расстался Деннис. Как ни странно, это событие не слишком опечалило бы Итана. Даже наоборот, он находил удовольствие в том, чтобы считать Жюль свободной, пусть сам он уже, разумеется, никогда не будет свободен.

Эш сбросила большую сумку с покетбуком и села рядом с Итаном на диван, положив голову ему на плечо.

– Сегодня на занятиях Ивонн просто насмерть ее загоняла, все твердила, что ей недостает глубины. И в конце, когда мы все уже уходили, Ивонн вдруг попросила ее остаться. Я ждала снаружи на улице, ну знаешь же, мы с Жюль всегда едим пироги после занятий. Они с Ивонн говорили минут десять, а затем Жюль вышла с таким красным, краснющим лицом, только еще пятнами. Понимаешь, о чем я, да?

– Да.

Он всегда удивлялся и умилялся тому, как необычно Жюль краснеет; он досконально изучил самые разные версии ее эмоциональных реакций.

– Будто у нее корь, – сказала Эш. – Она была на эмоциях, в совершенно растрепанных чувствах. Мы отправились в «Киев», и она рассказала, что Ивонн спросила у нее буквально: «Дорогая, давай начистоту. Почему ты хочешь быть актрисой?»

– Ваша преподавательница спросила у Жюль? Почему она ходит на курсы?

– Да. И Жюль пробормотала что-то вроде: «Ну, я хотела бы посвятить этому жизнь». А Ивонн ей: «А ты когда-нибудь спрашивала себя, действительно ли миру нужна твоя игра?» Так и сказала! Эта старуха в тюрбане. И Жюль ответила что-то типа: «Нет, хм, я не думала об этом». А Ивонн: «У каждого из нас только одна попытка прожить жизнь. И все думают, что главное – найти дело себе по душе. Но, вероятно, важно еще и то, что по душе другим людям. Может быть, миру на самом деле не так уж нужно смотреть, как ты, дорогуша, декламируешь заезженный монолог из Сэмюэла Френча или притворяешься пьяной и не стоящей на ногах. Ты когда-нибудь задумывалась об этом?»

– Боже мой, – сказал Итан. – Это ужасно.

– Ага. Ну и Жюль сказала ей спасибо – то есть реально поблагодарила ее за это, – а затем выбежала на улицу и расплакалась.

– Жаль, что меня не было там, чтобы поддержать ее, – сказал Итан.

На следующий день, когда Эш не было дома, Жюль позвонила. Неизвестно, с кем из них она хотела поговорить; вероятно, с Эш, но Итан вел себя так, будто был уверен, что она звонит ему, и они разговорились.

– Это было так унизительно, Итан, – сказала Жюль. – Она просто стояла в этом своем тюрбане и пялилась на меня, как будто с ненавистью. Типа: «Убирайся из театра!» И я думаю, она права. Я, может, и смешная. Но не в том смысле, что нужен для сцены. Скорее для жизни. И вообще, – добавила она, – смешной-то меня считаешь в основном ты. Я только для тебя и шучу.

Итан зарделся от удовольствия и откинулся на диване, задаваясь вопросом, где Жюль находится прямо сейчас. Может быть, тоже сидит на своем диване, и тогда их положения в пространстве идентичны.

– Ну, раз так, продолжай шутить для меня, – сказал он. – Вечно, договорились?

– Но как долго мне еще пытаться пробить эту стену лбом? – спросила она. – Очевидно, с актерскими курсами покончено. Я не смогу попросить вернуть деньги, несмотря на то, что заплатила за недели вперед. Но еще раз заговорить с Ивонн я просто не смогу.

– Пародия на Исака Динесена – так ты ее однажды назвала, – с нежностью вспомнил Итан.

– Точно. Но что с прослушиваниями? В задницу мнение Ивонн и продолжать попытки? Когда я сдамся? Когда мне исполнится тридцать? Сорок? Или прямо сейчас? Нигде не написано, сколько именно нужно потратить времени на попытки чего-то достичь, прежде чем сдаться. Не хотелось бы дожидаться, когда я буду уже слишком старой для самореализации в какой-то другой сфере. Да и надоело мне уже все это. Но мне хотелось бы сыграть хоть где- то, хоть в какой-нибудь невнятной пьеске перед двенадцатью зрителями. Помнишь «Марджери Морнингстар»?

– Нет.

– Это бестселлер Германа Воука, вышедший сто лет назад. Все женщины его читали. Марджери Морнингстар всегда хотела быть актрисой. На самом деле ее звали Марджери Моргенштерн – еврейская фамилия, – и она взяла псевдоним на случай, если станет знаменитой, в чем никто не сомневался. Она была хорошенькой и всегда играла главные роли в школьных постановках и в театрах летнего лагеря. Потом она отправилась в Нью-Йорк, чтобы сделать карьеру актрисы, но все пошло наперекосяк. В самом конце романа мы видим ее много лет спустя, когда ее навещает мужчина, любивший ее давным-давно.