исчезал из виду. Я долго (хотя сомневаюсь, чтобы это на самом деле могло тянуться долго в реальном времени) блуждал по палате, натыкаясь на спинки кроватей и теряя последние крохи сознания.

Когда вдруг различил прямо перед собой чью-то высокую фигуру, смутный, но узнаваемый силуэт… Я шагнул к нему – неосознанно, раньше, чем успела появиться первая мысль или эмоция, как путник на свет, указывающий верную дорогу из глубин подземного лабиринта…

Идем со мной, Юра. – Я не мог не узнать голос отца. – Они забыли про тебя. Уходи со мной. Прямо сейчас…

Я потянулся к его руке…

И потерял сознание.

– На кровати?

– Ну да, ты лежал на своей кровати, – снова подтвердил Ренат. Это именно он первым обратил внимание, что сквозь оконные рамы нашей палаты просачиваются струйки дыма. Получалось, автобус вернулся из города именно в тот момент, когда я открыл глаза от удушья.

Был вечер, около девяти, но спать еще не хотелось, и мы, не гася свет, просто лежали на своих кроватях. Можно было, конечно, пойти в столовую посмотреть телевизор, но нас что-то не тянуло, да и мне опять стало хуже. В палате, тщательно проветренной еще днем, все еще чувствовался запах горелых простынь и наволочек. Уходя из корпуса, сестры залили водой только часть стопок, и вскоре белье начало тлеть снова.

Думаю, я задохнулся бы гораздо раньше, чем дежурный электрик достаточно протрезвел, чтобы притащиться в наш корпус, или кто-нибудь решил заглянуть внутрь проверить, все ли в порядке.

Но как же я умудрился очутиться на своей кровати? Вот что заставляло меня недоумевать. Вряд ли бы я сумел вернуться в постель, даже находясь в полном сознании, а тогда-то…

– Снова видел его?

Вместо того чтобы спрашивать, как Ренат догадался, – наверное, это было нетрудно прочесть по моему лицу (во всяком случае, Ренат мог вполне) – я просто кивнул:

– Он был совсем как папа, когда учил меня играть в шахматы.

Я и сейчас ясно помню тот день. Мне скоро стукнет шесть, я сижу за большим столом в нашей гостиной перед разложенной шахматной доской и переставляю фигуры, выстраивая в разном порядке. Меня целиком увлекает это занятие. Вот черные обороняются, кидая вперед многочисленную пехоту под командованием двух долговязых офицеров и генерала-туры… А вот черные и белые объединенными силами готовятся отразить нападение неизвестного врага, строят бело-черные редуты, укрепленные по флангам могучей конницей; трусливые короли жмутся друг к дружке под опекой своих телохранителей- ферзей…

Отец заходит в комнату, некоторое время наблюдает за этими маневрами. Потом говорит: «Давай научу тебя играть в шахматы», – и садится напротив. Солнце за его спиной заглядывает в окно гостиной, пляшет яркими бликами на полированной крышке стола, искрится в изгибах шлемов моих «солдат», и я киваю отцу, улыбаясь и сощуривая глаза.

Играть я, конечно, не научился, зато узнал, как ходят фигуры, – хотя и этого оказалось достаточно, чтобы уже через неделю влепить мат Диме. Так что могу сказать, отец успел меня чему-то научить – двигать фигуры по доске. Наверное, это уже немало. Я знал ребят, у которых не было и того. Например, Ренат из таких.

– Но ведь здесь было полно дыма.

– Мне так показалось.

За окнами в темноте стучали дождевые капли, ставшие давно привычными знаки присутствия Осени, они выбивали сложные дроби о жесть оконного карниза, опадали с быстро редеющей листвы деревьев.

– Скажи честно, вы все его видели?

– Все.

– А кто-нибудь из новеньких… уже?

– Не знаю. Может быть.

– Думаешь, не стоит их предупредить?

– Они не поймут… пока сами его не встретят. Я пытался раньше… Ладно, давай спать.

Ренат поднялся и выключил свет. Возвращаясь назад мимо моей кровати, он вдруг остановился, взявшись обеими руками за спинку и глядя на меня.

– Что?

– Никак не пойму… – Ренат с тихим скрипом провернул ладони вокруг кроватной спинки. – Что его тянет к таким, как мы? Зачем ему это нужно? – Снова едва уловимый скрип. – А может, все дело в нас? – Скрип. – Может, мы сами его и создали?

Он наконец забрался к себе под одеяло, и уже опускаясь в мягкий сонный прилив, я едва расслышал, как он произнес что-то еще.