Перегнувшись со своего места, Серышев ткнул в плечо заряжающего:

– Степа, ну как он там? Пришел в себя?

– Да непонятно пока, – сообщил Анисимов. – Глаза какие-то дурные, плавают, будто перепил сильно. То ли контузило, то ли башку зашиб, когда я его из броневика вытаскивал…

Осознав, что именно он сказал, танкист торопливо добавил:

– Да не, точно контузия, никак не мог он головой стукнуться, я ж аккуратно!

Услышав слова товарища, Цыганков звучно фыркнул, но комментировать не стал, старательно делая вид, что всецело поглощен управлением танком.

– Ладно, присматривай… чтобы снова головой не ударился. Да, Степа, у нас где-то запасной шлемофон валялся, натяни ему на башку на всякий случай. И руки ремнем свяжи, пока он вялый, а то мало ли что.

– Сделаю, – завозился башнер.

Несколько минут товарищи молчали. «Тридцатьчетверка» мягко покачивалась на неровностях почвы, успокаивающе гудел двигатель. Затем вновь раздался бас мехвода:

– Доехали, командир, вижу развилку. Вокруг никого. Сворачиваю.

Сбросив скорость, танк вывернул правой гусеницей здоровенный пласт глины, съезжая с шоссе на неприметную лесную дорогу, где едва прошла бы, цепляя бортами ветви росших по обочинам деревьев, полуторка. Судя по характерным колеям, до войны по проселку ездил исключительно гужевой транспорт, да и то в сухое время года. Впрочем, танку это никак помешать не могло: с хрустом подминая траками придорожные кусты, «Т-34» углубился в лес, постепенно снова набирая скорость.

«Неужели все-таки оторвемся без боя? – подумал лейтенант. – Ох, хорошо бы, коль так»…

– Тарщ командир. – Раздавшийся в наушниках голос радиста оторвал Василия от размышлений. – Вас снова комбат вызывает.

– «Гранит-три» на приеме.

– Здесь «Первый». Прошу подтвердить личность вашего гостя. Только да или нет.

– Личность подтверждаю. Да.

– Добро. Сообщите ваши координаты.

Сверившись с картой, Серышев назвал квадрат, где находился танк.

И только сейчас неожиданно понял, что означает позывной «Первый» и кому он принадлежит…

– Добро. Следуйте прежним курсом, вас встретят. Конец связи.

– Конец связи… – автоматически пробормотал Василий, опуская руку, которой прижимал к горлу кругляши ларингофона.

– Ну что там, командир? Все в порядке?

– Нормально, Гриша. С ума сойти…

– Вы это чего, тарщ лейтенант? – забеспокоился Божков. – Зачем с ума-то сходить?

– Так со мной только что лично товарищ командарм разговаривал, вот чего!..

Штаб 24-й армии, район Вязьмы, октябрь 1941 года

Когда в комнату ворвался, громко топая сапогами, капитан Еремеев, Кобрин уже не спал. И потому встретил адъютанта стоящим около стола, наливая из давным-давно остывшего чайника чай в жестяную кружку: горло после вчерашнего совещания, как водится, затянувшегося, прилично саднило, поскольку говорить пришлось много, порой на повышенных тонах. На повышенных – не потому, что с Сергеем кто-то спорил, хоть и до подобного дело тоже пару раз доходило, просто качество связи оказалось такое, что если не орать, собеседник рискует и вовсе ничего не расслышать. А посредством радиограмм много не наобщаешься. Поздним же вечером, уже практически ночью, командарма неожиданно вызвала Москва. Впрочем, последнее не стало неожиданностью: спасибо Зыкину, предупредил, при этом напустив на себя предельно загадочный вид. Вот тут, словно по волшебству, связь как раз таки сработала на отлично, то ли простое совпадение, то ли… фиг его знает, что именно «то ли». Во время недолгого разговора Витька оставался в помещении, перед тем выгнав оттуда телефонистов. В разговор особист, понятное дело, не лез, сидя на табурете возле двери – а то вдруг кто подслушает? – и старательно делая вид, что происходящее его никоим образом не касается.

В том, что рано или поздно с ним захочет пообщаться Сам, Кобрин нисколько не сомневался. Скорее, даже наоборот: ожидал этого звонка куда раньше. Но товарищ Сталин, исходя из каких-то одному ему ведомых соображений, отнюдь не торопился услышать голос того, кого он столько времени искал. Да и сам разговор, с точки зрения Сергея, вышел достаточно… пресным. Ни единым словом или даже интонацией не намекнув, что он в курсе истинной личности командарма Ракутина, Иосиф Виссарионович поинтересовался положением на фронте (будто сам не знал), пообещал любую помощь и, пожелав всяческих успехов, распрощался. Пожалуй, единственным, что несколько выходило за рамки обычного разговора, стали последние его минуты, когда Вождь все-таки намекнул на то, что могли понять только они двое. Не считая, разумеется, наркомвнудела и изображавшего сидящую статую