теперь я не увижу папу больше никогда.
Но даже прокрутив в голове все это, я не смогла вызвать слезы. Они не шли.
Тишину, нарушаемую лишь всхлипами мамы, разрезал противный звук телефона. Мама, спохватившись, подскочила и побежала отвечать. Я осталась сидеть за стойкой, совершенно разбитая и уничтоженная. Морально мне было очень тяжело и неспокойно.
С улицы слышался гомон людей, и я, соскользнув со стула, подошла к окну и приоткрыла штору. Они не уменьшались: более того, такое ощущение, что люди, как мотыльки, слетались сюда, словно на свет.
Так продолжалось до самой глубокой ночи, и я сидела у окна до тех пор, пока последний, самый назойливый журналист, не унес ноги с нашей лужайки.
В доме стояла полная тишина. Мама ушла спать давным-давно, и я уже дважды заходила к ней в комнату и проверяла, как она спит. Все детство она делала это для меня, а теперь пора было отплатить той же монетой.
И сейчас, спустившись вниз, я стащила с вешалки старую отцовскую куртку и вышла под дождь. Села на мокрые качели и уперлась ногами в размокшую лужайку. Дунул ветер, и я поежилась. Погода совершенно испортилась.
Темное небо нависало надо мной, все видя. Я подняла голову и позволила крупным каплям падать на мое измученное тяжелым днем лицо. Как так получилось, что я – такая гордящаяся своей семьей – потеряла главного человека из нее? Как? Почему все должно было случиться именно так?
Сжав руками цепи, я качнулась назад и прикрыла глаза. Сразу же вспомнилось детство, и то, как папа впервые качал меня на них. Грудь сковало спазмом, и я глубоко вздохнула. Папа, папочка...!
Так хочется сейчас открыть глаза, повернуть голову и увидеть его, сидящего на веранде в своем твидовом пиджаке и читающего какую-нибудь научную книгу. Увидеть, как он поднимет голову и посмотрит на меня ласковым взглядом, подмигнет и вновь углубится в чтение.
Хочется, но слишком многого.
Я смотрела перед собой, а дождь все капал и капал, заливаясь за шиворот куртки, намочив мои и без того мокрые ноги. Около крыльца образовались неровные лужи, и я подумала, как завтра мама будет расстроена, увидев, что ее идеально постриженный газон помят грязными ногами журналистов. Им лишь бы набрать побольше противных слухов и вестей, опошлить все. Я не сомневалась: завтра во всех газетах на первой полосе будет красоваться моя фотография, и фотография моего папы. Весь мир будет оповещен: умер известный писатель-фантаст.
Засунув руки в карманы, я вдруг нащупала внутри них какую-то пачку. Нахмурившись, вытащила. Это были его сигареты, а внутрь как обычно засунута зажигалка. Вытащив одну из сигарет, я подожгла ее кончик и увидела, как он ярко загорелся. Втянув горьковатый дым, я сдержала кашель и выдохнула его. Как он курил их – они же такие жесткие! Но я снова втянула дым. Может, и глупо, но так мне казалось, что он где-то поблизости, и пускает этот дым, окружая меня им, обволакивая.
Дождь потушил сигарету довольно быстро, а новую закуривать я не стала. Послышался шум шин подъезжающей машины. Я вскочила с качели и пошагала к крыльцу. Снова какой-нибудь жаждущий славы журналист решил попытать счастья и заснять нас? Злоба душила меня. Как они могут?!
Машина остановилась напротив нашего дома, и тут я с запозданием подумала, что даже не обратила внимания на то, что должно было меня привлечь сразу же, как только я приехала. Я была настолько поглощена горем, что совершенно забыла о доме напротив нашего. Спазм схватил мое горло, и на мгновение я подумала спрятаться на веранде и никогда больше не выходить. Открылась дверь, и из салона показалась широкая спина. Нет, только не это.
Громкий хлопок раздался на всю улицу – человек со злостью захлопнул дверь и, поправив на плече что-то, похожее на сумку, направился к крыльцу. От хлопка зажегся свет придорожного фонаря, и фигура, вышедшая из машины, осветилась им.
И тут я забыла, как дышать.
