Последние несколько минут до того, как я скрылась за дверьми терминала, мы разговаривали. Мне хотелось, чтобы время дало обратный ход. Выкроить бы еще пару мгновений, чтобы побыть рядом.

— Мне нравится, как вы на меня смотрите, — сказала я прежде, чем уйти. — Будто впервые увидели. Меня. Лимму Лессон. Не ситайку, а именно меня. Такую, какая есть, без предрассудков.

— Ты заслужила, Лессон, — улыбнулся он.

— А все-таки вы не такой уж и козел.

Его абсолютно не рассердили мои слова.

— А ты не такая уж наивная ситайская девочка.

— Все-таки чему-то я у вас научилась…

— Кофе носить?

— Быть собой и себя отстаивать.

— И за это пожалуйста.

— Мы ведь больше не увидимся? — я будто признавалась в этом самой себе.

— Я бы не зарекался.

Мне уже пора спешить, но я никак не могу уйти. Кажется, я должна сказать что-то важное, а что — не знаю. А может, и знаю, но разве от этого станет легче?

— Я верю, у вас все получится, доктор Такер. Наверно, я когда-нибудь услышу, что вы добились успеха в репродуктивном клонировании, и этим, безусловно, спасете много жизней. Я думаю, вас ничто не остановит…

— А знаешь, Лессон, — вдруг перебил меня он, — пару недель назад я тоже думал, что меня ничто не остановит и что от жизни я могу взять все сам, потому что достоин. Да, я не скрываю, что считаю себя умнее, талантливее и лучше других. За это меня и ненавидят, но… случилось кое-что, что пошатнуло мои убеждения. Ты. Я не мог не взять тебя на работу. И не мог сказать тебе: «ты уволена» на протяжении двух недель, хотя это было бы разумнее всего. И сейчас я не хочу, чтобы ты уезжала. Наверно, поэтому ты и должна уехать. Исчезнуть, чтобы я больше никогда о тебе не слышал и никогда тебя не встречал. Потому что это сложно…

Я не могла отвести взгляд от его глаз.

Теперь я понимала — я была его искушением. Он так и воспринимал меня. До сих пор.

— Хорошо, я исчезну, — мне жизненно необходимо смотреть куда угодно, только не на него, — но не обещаю, что вы никогда обо мне не услышите. Я не собираюсь из-за вас оставлять науку, так что все, что скажу — крепитесь и катитесь к черту.

Такер улыбнулся.

— Но раз так, — сказал он, — и мы постараемся больше не пересекаться никогда в жизни, какой бы долгой и нудной она ни была, я не думаю, что случится что-то непоправимое, если напоследок я… — его рука скользнула по моей скуле в волосы.

Он хотел поцеловать меня.

Последний поцелуй — он должен быть особенным. Полагаю, Кей понимал это лучше меня.

Подушечкой пальца он очертил мои губы, отогнул нижнюю.

— Ты не против, Лессон?

Он спрашивает не для того, чтобы я разрешила. Плевать он хотел на мои разрешения. Он хочет знать, желаю ли я этого так же сильно, как он. И он смотрит на мои губы, впитывая каждый вдох, ожидая услышать: «я не против».

— Мой рюкзак… — наши губы так близко, я едва сохраняю трезвость мысли.

— Что?

Я тянусь к его руке, которая напряженно стиснула в кулак ручку моего рюкзака. Мои пальцы легко запорхали по мужскому запястью, от холодных часов по горячей коже к указательному пальцу.

Такер наблюдал за этим с таким видом, будто я проводила перед его носом операцию по пересадке сердца. Его губы сейчас плотно сжаты, ноздри раздуваются, глаза не моргают и прикованы к нашим рукам.

— Отпустите, — я тяну рюкзак на себя, и Такер пробуждается.

Над нами раздается сигнал — знак того, что пора на посадку.

— Всего вам хорошего, доктор, — наконец, багаж у меня, я разворачиваюсь, но Кей хватает меня за рукав куртки — безоговорочно и твердо.

— По-твоему, это неправильно, Лимма?

— Мне пора, — уверяю его, — забудьте обо всем. Я не держу на вас зла, и вы просто выкиньте меня из головы. Вы правы, так лучше.

Он не отпускает. Я бросаю взгляд на двери терминала.

— Доктор Такер…