являлся частной собственностью моего покойного супруга, теперь же будущее этого острова представляется мне столь же неясным, как и мое собственное. Впрочем, я достаточно обеспечена, поэтому, говоря о неясном будущем, я имею в виду вовсе не финансовые проблемы, а скорее психологические.
Состояние моей психики несколько беспокоит меня в последнее время, что и неудивительно для вдовы, чьи дети повзрослели, а сама я вступаю в тот сложный для женщины возраст, когда различные страхи и непрошеные воспоминания могут внезапно сделаться навязчивыми и даже приобрести оттенок галлюцинаторной странности.
Итак, я почти призналась самой себе, что меня стали мучать галлюцинации, а это признание дается мне нелегко. Часто я думаю о греческих священниках, о сладком и волнующем запахе ладана в местных церквях (особенно глубоко вдохнула я этот запах на церемонии отпевания моего мужа и до сих пор не выдохнула — он так и застрял в моих ноздрях). И все же, как истинная американка, я решила поделиться своими психологическими проблемами не с бородатыми священниками, а с гладковыбритыми психотерапевтами.
Поэтому, говоря о своем нынешнем одиночестве на острове, я несколько покривила душой — со мной здесь постоянно находятся доктор Митчелл и доктор Абрахам.
Это, без всякого сомнения, высококвалифицированные специалисты (что отражается на суммах, которые мне приходится переводить на их счета в ответ на профессиональную чуткость этих джентльменов), и состояние мое постепенно приходит в норму, как любит говорить Митчелл, и при этом он поблескивает выпуклыми стеклами своих очков, за которыми он прячет свою отзывчивую душу, в то время как доктор Абрахам молчит с гримасой столь высокомерной, что у меня возникает непроизвольное желание оставить кровавый след своих холеных коготков на его лысом черепе. Тем не менее, именно следуя совету доктора Абрахама, я приступаю ныне к составлению данной записки почти исповедального типа, а терапевтическая роль таких записок, как говорят, проверена временем.
Что же касается Митчелла, то он не так давно обратил внимание на то, что после смерти второго мужа у меня появилась привычка лизать свои руки в те моменты, когда я погружаюсь в задумчивость (что в последнее время случается нередко). Я оценила его наблюдательность, но пояснила, что не просто облизываю тыльную сторону своих ладоней, но рисую на них кончиком языка некие невидимые изображения: в основном я пытаюсь нарисовать лица нескольких людей, которые сыграли в моей судьбе определенную роль. В ответ на это признание Митчелл заметил, что слюна не оставляет следов на коже, поэтому не лучше ли использовать бумагу или даже холст, а также краски, чтобы выплеснуть вовне («объективировать» — как он выразился) те образы, что тревожат мое воображение. На следующий день он явился ко мне с большим количеством красок и кистей, а также принес бумагу для рисования, и облик этой бумаги, должна признаться, пробудил во мне некие сладострастные вибрации. Так я начала рисовать, чего не делала очень давно, с тех пор как собственноручно проиллюстрировала небольшую книжку собственного сочинения, изданную мной в молодые годы. Странно, но сейчас я не в силах вспомнить ни название этой небольшой книжки, ни о чем в ней шла речь. Рисование доставляет мне удовольствие более острое, чем письмо, но и Митчелл добрее Абрахама, зато последний старше и, возможно, проницательнее. Я воспринимаю данную записку как подготовку к созданию пьесы, которую я задумала. Я деловая женщина и не люблю тратить время зря, поэтому и относительно собственных рисунков у меня имеются кое-какие планы (пока что вполне смутные, но не лишенные прагматизма), а именно я надеюсь впоследствии использовать их для создания коллекции женских платьев. Яркие цвета акварели пленяют мое воображение, и я живо представляю себе, как эти рисунки, которые на бумаге выглядят иногда слишком страстно, чересчур импульсивно и в целом служат цели обнажения души, будучи перенесенными на нежный шелк и на иные ткани, вполне могут послужить другим целям: вместо обнажения души они облекут тело — таким образом неловкость, которая всегда сопутствует слишком искренним признаниям, сможет обернуться элегантностью.
Врачи поощряют мои честолюбивые творческие планы, хотя, может быть, я и не стану претворять их в жизнь, а вместо этого уеду в Россию и уйду там в женский монастырь. Такие вот шутки доктор Митчелл ненавидит, а вот у доктора Абрахама они даже могут вызвать холодную усмешку на его холодном лице.
Однако вернемся к пьесе, которую я задумала.
Действующие лица следующие:
1. Я, урожденная Жаклин Бувье, впоследствии Жаклин Кеннеди, бывшая первая леди Америки, жена, а затем вдова президента Джона Кеннеди, убитого в Далласе 22 ноября 1963 года. Я же (она же) Жаклин Онассис, супруга одного из наиболее состоятельных обитателей Европы, а ныне двойная вдова, известная у себя на родине как Джеки О. — именно этой кличкой (в которой присутствует неустранимый порнографический привкус) я и подписываю нынче свои рисунки.
2. Джон Фицджеральд Кеннеди, мой первый муж, президент США, выдающийся политический и государственный деятель, чьей кровью до сих пор забрызган мой любимый розовый костюм от Chanel, который ныне находится в охраняемом хранилище с климат-контролем, принадлежащем Национальному архиву США, — здание хранилища располагается в Колледж-парке (Мэриленд).
3. Ли Харви Освальд, человек, который, согласно выводам комиссии Уоррена (официальное название «Президентская комиссия по расследованию убийства Джона Ф. Кеннеди»), убил моего первого мужа выстрелом из итальянской винтовки Mannlicher-Carcano, найденной впоследствии на шестом этаже склада школьных учебников в Далласе. Эта винтовка теперь хранится в том же здании Национального архива, где обитает ныне мой розовый костюм от Chanel. Там же содержится почти целая трехсантиметровая пуля со свинцовым сердечником и медной оболочкой, которая была найдена возле каталки в
