– Да.

Больше у меня ничего не спрашивали. На буксире уже разогрелся котел, так что мужики отвязали швартовы, заработал двигатель, и посудина отчалила от берега. Палуба под ногами мелко дрожала из-за усердной работы механизмов, двое взялись за лопаты, неспешно подкидывая уголь в топку, мандаринец стоял у рассохшегося штурвала, ловко направляя «Турбинию» в узкие пространства между грузовыми кораблями, ожидавшими в гавани порта своей очереди на разгрузку.

Чайки орали как полоумные, встречая очередной рыболовецкий траулер, возвращавшийся из Тиветского моря. Мы прошли по Совиному каналу, свернули к Новой земле, обогнули ее с запада и оказались в проливе Банок. Из-за тумана путь занял больше часа, но здесь благодаря ветру видимость куда лучше, и, добравшись до Камня, мы встали в очередь судов, собиравшихся выходить в море через Рукав Матрэ.

– Зайди, – окликнул меня мандаринец из рубки. – Нам до свалки надо забрать груз. Это займет время. Есть чай в термосе.

Перед ним, приклеенная на стекло, висела маленькая фотокарточка двух детей в национальных костюмах его страны. Термос был конечно же мандаринский, то есть огромный, ярко-вкусовой, расписанный цветами гибискуса. А напиток темно… зеленый, столь горький, что от него саднило в горле и на языке оставался вяжущий привкус. Довольно непривычно после классического чая с бергамотом, который предпочитают в Королевстве.

В рубке было тесно и грязно, но куда теплее, чем на улице. Мандаринец правил одной рукой, заставляя буксир держаться на месте, то и дело подправляя его положение штурвалом – течение здесь было довольно сильным, а фарватер тесным из-за множества судов.

Большие полосатые буи покачивались на неспокойной воде, отмечая границы судоходного пути, на берегу Садов Маджоре каждые несколько минут мигал сигнальный маяк, позволяя начать движение следующему в очереди. Из-за отлива выходящие из Риерты сейчас имели приоритет, и наше время подошло довольно быстро. Мы оказались между отвесных, высоко вздымающихся каменных стен Садов и Белой скалы, среди бесконечного мельтешения пернатых, живущих здесь в любое время года. Их беспрерывные тоскливые, громкие, сварливые и тревожные крики сливались в унисон с протяжными и низкими гудками пароходов.

Мандаринец набил трубку, разжег ее и дал машине полный ход, когда мы вышли в Тиветское море…

Лишь через полтора часа, волоча на буксире побитую баржу, мы вернулись обратно. После Белой скалы повернули на восток, на открытую воду, обходя Утонувшие кварталы и Череду, за которой раскинулось кладбище кораблей, служивших естественным барьером (или искусственным островом) перед Заброшенными островами.

Издавна обманутые течением, мелями и туманами корабли попадали в ловушку, из которой уже не могли выбраться самостоятельно. Они либо ржавели, пока не скрывались под водой, либо их продавали на металл, отправляя в Орден Марка на переплавку.

Потом в правительстве решили, что не стоит платить соседям, когда можно заниматься утилизацией на месте. Проектом загорелся сам Белджи, предложивший создать завод на мелководье, прямо рядом с кладбищем, на которое привозили суда со всей Риерты, из каналов, порта, с дальних берегов озера Матрэ.

Имя известного ученого и изобретателя являлось серьезной гарантией в стремительно развивающемся индустриальном мире, к тому же умные люди в Министерстве развития решили установить цены на утилизацию гораздо ниже, чем в Ордене Марка, так что довольно быстро был налажен поток списанных судов из других государств.

Никто даже не стал ждать, когда будет достроена платформа переработки, корабли начали прибывать, их загоняли на мели, швартуя рядом друг с другом. А затем началась война.

Военные конфисковали площадку утилизации, которая не успела проработать и нескольких месяцев. Они решили, что здесь отлично можно разместить дальнобойные пушки для встречи Третьего Императорского флота и перекрыть восточные подступы, чтобы уничтожить десант, если косоглазые решат штурмовать город на лодках через Мели. Но искиры с легкостью разбомбили морскую платформу при помощи дирижаблей, раз и навсегда похоронив детище Белджи.

После долгой войны в Риерте обострились проблемы с моторией и контаги, случился переворот, а потом завертелась ерунда с диктатурой, преследованием недовольных, стачками, вспышками эпидемии… и никому больше не было дела до огромной корабельной свалки.

Чужестранец-капитан, знающий здесь каждую мель, вел «Турбинию» на самом малом ходу, только по ему знакомым ориентирам.

Впереди появились торчащие из воды конструкции вкуса карри – сваи, перекошенные платформы, рухнувшие опоры, полузатопленные портовые краны, какие-то огромные емкости, похожие на муравьиные яйца, едва держащиеся стены цехов. Передо мной были останки уничтоженного завода. К нему новые обитатели этого места начали пристраивать дома, собранные из досок, проволоки, листов металла и любого барахла, что можно было найти здесь или притащить с «материка».

Эта «деревня» тянулась по мелководью до корабельного кладбища – огромного массива из старых судов, что высились нагромождением ржавых останков, уходя на восток, едва ли не к самому горизонту. Были здесь и посудины, которые оставались на ходу: несколько хищных, похожих на щук быстроходных катеров, отлично подходящих для тех же контрабандистов, старый, еще колесный, пароход конца прошлого века и небольшая баржа с сильной осадкой, заваленная металлом с разоренных кораблей.

Сушились рыбацкие сети (несмотря на неподходящую для этого погоду), на растяжках вялилась рыба. Ее вонь донеслась даже до нас, и когда мы