Саблезуб муркнул, ткнулся башкой в ладонь. У, морда мохнатая, ласки ему хочется с теплом. Кровопивец, а все туда же.

– Мне его будет не хватать.

– Кота?

– Угу. Он… хороший он. Ласковый.

– Аж капец, какой, – пробурчал Костыль, – аж сама ласка. О, шипит опять на меня… Кто их, кошек, разберет, чего на уме? Все, через одного, с припиз… с сумасшедшинкой.

– Ты чего не спишь?

– Заснешь с вами, – Костыль повернулся на бок, нахлобучил капюшон найденной в машине парки. – И бу-бу-бу, и бу-бу-бу…

– Пойдем вперед, – предложил Азамат, – пусть спит.

– Да сидите, – смилостивился Костыль, – там старлей ведет, а что оно значит?

– Что? – удивился вопросу Пуля.

– Дяревня… Таблички читать надо в брошенном и ржавом общественном транспорте. Водителя во время движения не отвлекать. Даже я знаю.

– Нашего водителя надо оберегать, – Азамат встал. – Не захочешь спать, приходи. Найди на чем сидеть, там сиденья убраны.

Убраны сиденья…

Из «буханки» чего только не убрали. От ходовой, заменив лыжами и гусеницами, до внутренностей, выбросив все потроха бывшей разъездной военной машины. Не «скорая», не, тут не ошибешься. Самая обычная «разлетайка» умершей Второй армии, не иначе.

Усилили наваренными пластинами по бокам и дну. Грубовато, но хоть как-то. Говорят, советские УАЗы ржавели дольше последних моделей. Видать, из- за этого и обросла машинка железом. Потому как явно не советских годов.

– Есть хочешь? – Уколова, оторвавшись от руля, повернулась к Даше. – У меня все нарезано, в рюкзаке. Сухари есть.

– Спасибо.

Азамат довольно улыбнулся. Есть захотела, так уже хорошо. Тяжело пришлось девочке, взрослому не по плечу. Хотя сейчас дети куда гибче, он куда дольше отворачивался от многих вещей, черствел внутри, наращивал толстую панцирную скорлупу. А Даша многое воспринимало спокойно… Хотя, может, и кажется? Что там, в чужой душе, как понять?

– Надо осмотреться, – Уколова притормаживала. – Ни черта без света не видно.

Азамат кивнул. Впереться в бурелом, в провал на дне огромной раны в земле или провалиться в речушку не хотелось. Наружу выбрался сразу, как вездеход, останавливаясь, захрустел настом и смерзшейся землей.

Встал на подножке, вслушиваясь, растворяясь в тишине с кромешной тьмой снова накатывающей зимы и ее страшной ночи. Безмолвие звенело пустотой, липко обхватывало колючим морозным воздухом. Тишина…

Ветер выл над степью, летел где-то высоко над проклятой землей, почти брошенной жизнью. Ветер взмывал все выше, гудел наверху, не дотянуться, не попросить помощи, чтобы принес хотя бы крохи чужих запахов, насторожил, подарил понимание, что да как. Эх, ветер-ветер, друг любого башкира, советчик и союзник, что ж ты так?!

Глупо разговаривать с ветром, это знали все. Только вот Азамат верил немного в другое. Многие бы осудили, но ему так было проще и лучше. Он любил свою чертову жизнь и принимал как есть. И не хотел считать ветер просто воздухом, несущимся с дикой скоростью из-за чего-то там… Не хотел. И не считал. И не зря.

Ветер, насмешливо плюнув россыпью холодных небесных слез, решил помочь глупому человечку. Потянул сильнее, разминая невидимые могучие мускулы. Разорвал удушливую темно-пепельную пелену, густо давящую на поверженную падь под собой. Воздушный разбойник, прилетевший сегодня с востока, как ему противостоять каким-то там тучам?

Одна, вторая, третья… Далекие холодные глаза космоса рассыпались по небу. На глазах становящемуся чистым. Чёрный бархат сминал серую дерюгу, мешавшую любоваться крохотным куском планеты, где ждал помощи букашка-человек. Раскидывался, растекаясь все дальше, прокалывая и поедая непроглядную только что завесу.

Звезды мерцали так же ровно и спокойно, как миллионы лет до Беды. Подрагивали далеким холодным, теплым, обжигающим и палящим до костей светом мириадов солнц. Наливались свечением рядом, подмигивали ему, одиноко стоящему на неуклюжей насмешке над автомобилями. Радовались вместе с ним незамысловатой простой жизни, такой горячей под вытертой до белизны на сгибах дряхлой армейской курткой.

Глубокая синева пришла чуть позже. Раскатилась по небосводу, вплетаясь между алмазами на черном королевском плаще ночи. Синева мягко сияла ровным серебром своей хозяйки, круглой и улыбчивой, ничем не напоминающей недавний мертвенный оскал над мучающимся кошмарами Похвистневом.

Свет пришел вместе с хозяйкой зимней ночи. Лизнул, разом и смело, не робея, землю, заплясал тенями, ожившими и радостно побежавшими во все стороны. Азамат выдохнул… Парок заклубился, осаживаясь вниз едва заметной россыпью жемчужин на шарфе-палестинке. Снег, почти не желающий показываться совсем недавно, заявил о себе сразу. Белое полотно по краям оврага бежало вверх, сливалось с бесконечным покрывалом степи, бескрайним,