желудка заставил меня ускориться, и вскоре я смог лицезреть саму Глафиру. Она, стоя в коридоре у открытой двери в какую-то комнату, пронзительным голосом высказывала своё нелестное мнение о безруких козопасах, приготовивших такой расстегай к завтраку самого Михаила Александровича, только что приехавшего на побывку с фронта. Там он, в отличие от всяких бездельников, окопавшихся в тылу на хлебных местах, гоняет германца, а не жрёт от пуза хозяйских харчей.

Во время своего обличающего монолога Глафира невзначай повернулась и увидела меня. Тут же раздался какой-то булькающий звук, наверное, так Глафира сглатывала от неожиданности. Развернувшись окончательно в мою сторону, она воскликнула:

– О боже! Михаил Лександрович, вы встали! А что же не нажали кнопку звонка? Ах да… вы же забыли многие детали нашего быта! Извиняйте, государь, сейчас кушать вам подам! Вы где будете завтракать, в столовой или у себя в кабинете?

Если бы я ещё знал, где в этом особняке находится столовая, то, может быть, выбрал бы и её, а так пришлось руководствоваться только догадкой, что кабинет это, по-видимому, та большая комната, где я ночевал. Поэтому буркнул:

– В кабинете, конечно!

После чего, не говоря больше ни слова, повернулся и направился обратно. Надо было соответствовать человеку с голубой кровью в общении с прислугой. Именно так вёл себя герцог с дворовой челядью в просмотренном мной недавно фильме. На самом деле мне хотелось поговорить с Глафирой – выяснить, очнулся ли мой секретарь Джонсон и всё-таки узнать, чем потчуют на завтрак великого князя.

Мой желудок мучился ожиданиями недолго. Буквально через несколько минут после того, как я пришёл в своё, можно сказать, логово, в дверь постучали, и после моего разрешения войти она распахнулась. И началось представление, которое можно увидеть только в кинокомедии – внос завтрака суперкрутому олигарху. Человек пять здоровых мужиков участвовало в этом спектакле. А принесли-то они два яйца, каждое в специальной вазочке, небольшую тарелку перловой каши, чай в подстаканнике и два больших блюдца. В одном лежало несколько пирожков, в другом два кусочка белого хлеба. Точку в этом представлении поставила Глафира. Она вошла последней, торжественно неся небольшую серебряную ёмкость с вареньем. Которую победно установила в центре круглого столика, расположенного рядом с диваном (моей лежанкой прошедшей ночью). Мой желудок, разочарованный предоставленными калориями, заставил меня обиженно воскликнуть:

– А кофе?

На что получил немедленный ответ Глафиры:

– Дохтур запретил подавать вам кофею! Сказал, что пока идёт обострение язвы, утром подавать только каши, чай и можно яйца всмятку. Про выпечку он ничего не говорил, вот я и положила вам несколько пирожков с яблочками, а то совсем кушать-то нечего.

Желудок обречённо притих, дав мне возможность узнать у экономки вещи, не связанные с питанием. Я, стараясь быть невозмутимым и не очень заинтересованным, как бы между прочим спросил:

– А скажи-ка, Глафира, мой секретарь Джонсон проснулся уже после лечения его доктором?

– Да уже час назад приносила ему завтрак. Накинулся на пирожки, как живоглот какой-нибудь. И кофею целых три чашки выдул. Бодренький он, и не скажешь, что вчера чуть ли не при смерти был.

– Это хорошо! Тогда, Глаша, зайди к нему и приведи его сюда, а то после вчерашнего падения в каретном сарае и лечения его морфином он тоже может потерять память и не найти моего кабинета.

– Как же, такой живоглот потеряет… – буркнула Глафира, но тут же повернулась и вышла, тихонечко закрыв за собой дверь кабинета.

Как только экономка вышла, власть над моей сущностью взял желудок. И я, подвинув к столику стул, тут же накинулся на принесённые яства. А они для меня (что бы я ни думал) действительно были яствами. Я первый раз в этом теле насыщал свой непомерно требовательный желудок. Смолотил всё в течение минут десяти. Потом сидел и мучился, всё думал, не пойти ли мне опять на кухню и потребовать, чтобы повторили завтрак. Ну, хотя бы чтобы выделили с десяточек пирожков. Очень они мне понравились. Князь я или не князь – имею право нажраться от пуза тем, что мне понравилось. Я уже хотел плюнуть на все условности и пойти на кухню, как в дверь кабинета тихонько, весьма вежливо постучали. Я крикнул, чтобы заходили. И когда дверь открылась, увидел незнакомого господина лет тридцати. За ним стояла Глафира. Нетрудно было догадаться, что она привела моего секретаря Джонсона, и мне предстоит довольно непростой разговор. И кстати, повод потребовать пирожки был очень неплохой. И я требовательным тоном скомандовал:

– Глафира, быстро неси сюда побольше пирожков и самовар чая. Разговор у нас будет долгий, и предупреди там всех, чтобы не беспокоили.

Когда Глафира ушла, я нейтральным тоном пригласил Джонсона проходить. Затем коварно предложил усаживаться на привычное место. Я же не знал, кто же на самом деле ко мне пришёл – или это настоящий Джонсон, или его тело, в которое вселилась сущность моего друга и виновника того, что я вынужден изображать великого князя. Тест Джонсон успешно провалил – слишком долго озирался и выбирал место, где ему сесть. Потом, прикинув, что он секретарь князя и должен находиться невдалеке от работающего патрона, решительно передвинул стул, стоящий у круглого стола, к письменному и уселся на него. «Хм… – подумал я, – а об этом я и не подумал – может быть, этот стул всегда там стоял и это любимое место секретаря князя. А может быть, это хитрый ход Каца, чтобы проверить, настоящий ли сам великий князь, или это перевоплощение его приятеля? Если это настоящий великий князь, то он каким-либо образом выразит своё удивление поступком секретаря. А если это такой же попаданец, как он сам, то воспримет всё как должное. Хотя действие Джонсона со стулом весьма напоминало хитрожопость Каца, но я промолчал, сохраняя своё инкогнито. Завёл дежурный разговор о его самочувствии после