полными темно-синими губами. Свои глаза я узнаю, но теперь в них выступили наружу те цвета, которые раньше скрывались за темно-голубой пеленой. Они стали янтарно-золотыми, как у глубоководной рыбы.
У девочки в зеркале высокие скулы, а когда она открывает рот, я вижу, что ее зубы намного острее моих.
Я разглядываю ее волосы, кожу, черты ее лица, которые лишь отдаленно напоминают мои, ее тело. То самое хилое, костлявое, плоскогрудое тело, которое я всегда так ненавидела, теперь выглядит совсем по-другому.
Не знаю что сказать не знаю
что
мне
делать.
Хочу вернуть себя старую. Хочу вернуть ее бледную кожу, ее манеру говорить, как будто она слегка запыхалась, ее тощие руки.
Я даже не замечаю, что выронила из рук зеркало, пока осколки не разлетаются по палубе.
Я озадаченно смотрю на капитана. Заль даже не вздрагивает. Она внимательно за мной наблюдает.
– Ты моя дочь, Аза, – говорит она мягким голосом. – Здесь твоя жизнь будет лучше, чем когда-либо могла быть внизу. Поднебесный мир – это лишь тень. Утопленники всю жизнь живут в тени. Тебя похитили и в наказание за мои грехи спрятали внизу. Все это произошло не по твоей вине, а по моей.
По ее щеке скатывается еще одна черная слеза – точь-в-точь как те слезы, которые я только что видела в зеркале.
– Шестнадцать лет назад ты родилась, а пятнадцать лет назад тебя у меня забрали. Ты не представляешь, как это было больно. Ты не представляешь, какие последствия это имело для Магонии.
Она выпрямляется и с улыбкой пожимает плечами.
– Но сегодня, как и подобает, мы будем праздновать. Мы достаточно долго скорбели. Сегодня мы отпразднуем твое рождение и возвращение. Дай?
Она поворачивается к черноволосому парню, который все еще смотрит на меня с укором и неприязнью.
– Утопленники будут отмечать день ее рождения похоронами.
При этих словах я вздрагиваю.
– Мы поступим иначе. Покажи Азе, что такое магонская песня. Она не слышала ее уже пятнадцать лет. Покажи ей, как она вместе с нами спасет свой народ.
Немного помедлив, он кивает и на несколько секунд закрывает глаза. Я замечаю, что в небе не осталось ни одного корабля. Мы летим на большой скорости, и когда из его груди раздается мелодия со сложным мотивом и множеством переливов, ветер усиливается.
Через секунду вступает и он сам.
Я чувствую дрожь в груди. У этого парня – Дая – в грудной клетке тоже живет птица.
Они поют так слаженно, и песня их настолько прекрасна, что я теряю дар речи.
Милект свиристит у меня в груди.
– Нет, – говорю я. Меня раздражает его настойчивость, равно как и возникшее у меня странное желание его послушаться.
Похоже, в Магонии пение имеет особое значение. Мне кажется – нет, я знаю точно – что песня способна творить.
Мне не терпится самой попробовать петь, но при одной мысли об этом я начинаю страшно волноваться. Это чувство сложно описать.
То же самое я испытывала в подвале с
Дай перестал петь и наблюдает за мной с гримасой на лице. Из его груди доносится трель.
– Нет, – отрывисто говорит он, ударяя себя кулаком в грудь. – Не время. Она еще не готова. – Его птица умолкает, а он взбирается по снастям, наматывая на руки веревки. Экипаж стоит по стойке смирно. Дай снова начинает петь. Рассыпанные по небу звезды перемигиваются, будто это он пробудил их и привел в движение.
Некоторые из них гораздо ярче остальных. Они особенно отчетливо выделяются на черном небе.
Я начинаю считать. Шестнадцать. Они горят так ярко, точно это не звезды, а свечи.
С верхушки мачты раздаются голоса маленьких желтых птиц, и тут моя птица тоже начинает петь у меня в груди, дополняя песню Дая собственными нотами.
Внезапно я понимаю, что мы с ним должны петь вместе. Я едва сдерживаю себя, но почему же мне так хочется петь?
Это просто смешно. Какая из меня певица?
Что-то рождается из смешения их голосов – песня, которая заставляет воздух вокруг нас с Даем колебаться.
Кто он такой?
Я не знаю, но внутри у меня все замирает, и в следующий миг в небе, изогнувшись дугой, появляется северное сияние, которое затем волнами расходится в ночной темноте.
Все эти цвета пестрым полотном ложатся на корабль. Я перевожу взгляд на Дая: он сияет,
