слез, и я протянула ей свой носовой платок, который она взяла, не глядя на меня.

– Я должна жить с этим позором, – сказала она. – J’ai bonte, jusque au coeur.

– «Мне стыдно до глубины души», – вслух перевела я. – Но зачем вы так поступили?

Она снова тяжело вздохнула, как будто была наполнена отравленным воздухом и хотела выгнать его из себя.

– Мышка, в то время твой отец попал под влияние Нортумберленда, лорда-протектора. Можно сказать, твой отец попал в его сети. Сейчас я утешаю себя тем, что у меня не было выбора. А правда это или нет… – Она умолкла. – Мы все иногда обманываем себя. С возрастом ты поймешь. – Свеча шипела и плевалась, ее пламя уменьшилось. – А когда Нортумберленд узнал, что молодой король Эдуард умирает, они с твоим отцом сговорились женить на Джейн его сына, Гилфорда Дадли. – В ее глазах вспыхнул гнев. – Я не давала своего согласия на их брак! Но мое слово не имело для них никакого веса.

Постепенно клубок у меня в голове начинал разматываться.

– Значит, Нортумберленд хотел, чтобы настоящим королем стал его сын?!

– Нортумберленд обвел твоего отца вокруг пальца; тот заразился его тщеславием. А такой путь всегда приводит на плаху.

Maman прикрыла подбородок ладонью и смотрела на меня. Я заметила, как переливаются в тусклом свете ее каштановые волосы и оживает лицо. Кожа у нее белая, черты точеные, как у Джейн. Неожиданно до меня дошло, как мы все неразрывно связаны. Перед моими глазами возникали золоченые ветви родословного древа. У всех нас в жилах течет кровь Тюдоров; она нас объединяет. После того как мои мысли обрели стройность, я задала неизбежный вопрос:

– А как же Китти?! Очень многим не нравится, что на троне сидит католичка. Неужели никто не попытается надеть корону на Китти, ведь она следующая по старшинству после Джейн?

Maman отвернулась и смотрела в пол.

– От всей души надеюсь, что нет, – тихо сказала она и еще тише продолжила: – Dieu nous garde[11]. – Мне показалось, что нас накрыло огромным черным одеялом. Maman пробормотала себе под нос: – Будем молиться, чтобы в этом браке с испанцем родился наследник.

Я решала сменить тему:

– После того как вы выйдете замуж, я точно буду жить с вами, вдали от двора? Разве я не понадоблюсь королеве?

– Теперь у королевы есть муж, и, если Господь на нашей стороне, скоро появится и наследник.

Я поняла: она хочет сказать, что, когда у королевы родится ребенок, меня уже не заставят изображать королевскую куклу.

– Maman, я хочу только одного: быть рядом с вами.

– Так и будет. – Она отстегнула с пояса футлярчик с ароматическим шариком и положила его на подушку. Я вдохнула аромат лаванды. – Это поможет тебе уснуть, малышка.

– Мама, иногда я гадаю, что станет со мной, ведь ни один мужчина не захочет взять меня в жены, несмотря на то что в моих жилах течет много королевской крови. – Если только, с горечью подумала я, не найдется мальчик из благородных, у которого одна нога или две головы…

– Мышка, ты не должна забивать себе голову такими вещами. Ne t’inquietes pas[12].

И все-таки я не могла не тревожиться. После того как отец и сестра погибли такой страшной смертью, мой мир казался мне хрупким; я боялась за тех своих близких, кто остался в живых. Лежала без сна, гадая, что будет с Кэтрин; мне казалось, что ее жизнь тоже в опасности. А если я лишусь и Maman, стану считаться воспитанницей королевы и меня будут вечно перевозить из одного дворца в другой? Я знаю, думать только о себе – грех, но страх проник в меня, как лихорадка, поэтому я зажмурилась и заставила себя думать о другом будущем: о простой жизни в тихом месте, где девочками не размениваются, как пешками в шахматной партии.

Левина наблюдала за спящим сыном Маркусом, который вернулся домой после занятий. Он лежал на скамье во дворе их дома в Ладгейте; рядом в солнечном кругу растянулся пес Герой. Трудно поверить, что шестнадцать лет назад она качала сына в колыбели, а он был крошечным свертком у нее на руках; теперь он превращался в мужчину, и для нее начался мучительный период, который проходит каждая мать: приходилось постепенно, шаг за шагом, отпускать его от себя. От таких мыслей у нее сжималось сердце. Маркус родился недоношенным; никто не думал, что он выживет. Соседи перешептывались: вот что бывает, когда женщина занимается мужским делом. Левина проводила слишком много времени среди кистей и красок, которые отравили ее лоно; у таких, как она, здоровые дети не рождаются. И все же Маркус выжил и, более того, здоров и крепок; кумушкам из Брюгге пришлось заткнуть рты. Левина иногда гадала, что бы сказали они все, если бы знали, что с тех пор она бесплодна; наверное, соседки испытали бы удовлетворение оттого, что все-таки оказались правы. Но ее поманил Лондон, и Брюгге остался только в воспоминаниях. Женщины в Ладгейте относились к ней со сдержанным уважением. Наверное, как ей казалось, они завидуют ее успеху при дворе. И все- таки она понимала: все они считали, что ее ремесло противно Господу. Похоже, у всех – что в Брюгге, что в Лондоне – имелось свое мнение о том, что думает или не думает Всевышний, но для Левины Господь – дело личное, тем более сейчас, когда на престоле королева-католичка.

Она развернула лист бумаги, положила его на стол и принялась набрасывать эскиз: спящий сын и Герой. Пес развернулся и положил подбородок