кибернетикс“. Одна из микросхем Хаддена оказалась слишком шикарной для гражданского применения, и по настоянию Совета национальной безопасности предприятия и персонал, производящий самые совершенные распознающие схемы, были переданы правительству, которому просто позарез необходимо было знать содержание секретной переписки русских. А уж если русские сумеют прочесть нашу, произойдет бог весть что, уверяли его.

Хадден отказался содействовать правительству при передаче предприятия и дал себе обет заниматься исследованиями, которые уж никак нельзя будет привязать к оборонным вопросам. Он принялся во всеуслышание обвинять правительство в том, что оно национализирует промышленность. Мы их считаем капиталистами, а они при первой же возможности показывают свою социалистическую физиономию, говорил Хадден. Он обнаружил неудовлетворенную общественную потребность и легальными и цивилизованными средствами удовлетворил нужды народа. Это же капитализм в чистом виде. Впрочем, среди капиталистов нашлось достаточно трезвых голов, полагавших, что он зашел слишком далеко с «Рекламниксом» и что его действия противоречат американскому образу жизни. В редакционной статье за подписью «В.Петров», написанной в резкой форме, «Правда» назвала этот конфликт образцом капиталистических противоречий. На это «Уолл-стрит джорнел» несколько поверхностно возразил, что и в самом названии «Правда» — по-русски «истина» — кроется конкретный пример внутренних противоречий коммунизма.

Хадден подозревал, что секретность здесь только повод и что реальной причиной репрессий была его борьба с телеевангелизмом и телерекламой. И он неоднократно утверждал, что в «Рекламниксе» и «Проповедниксе» видит воплощение идеи капиталистического предпринимательства. Смысл капитализма и состоит в том, чтобы предоставить людям свободу выбора.

— Я тогда говорил всем, альтернатива возникает, когда отсутствует реклама. Если нет существенной разницы между образцами рекламируемой продукции, на рекламу уходят колоссальные средства, но когда изделия заметно различаются, люди приобретают лучшее. Реклама же учит людей не верить собственному суждению, она отупляет их. А сильной стране нужны смышленые люди. Поэтому по своей сути «Рекламникс» патриотичен. Теперь производители могут потратить на усовершенствование продукции ту часть денег, которая прежде попусту тратилась на рекламу. Так что потребитель будет только благодарен. А журналы, газеты, почта достигнут процветания, и это поможет уменьшить потери рекламных агентств. Так в чем же дело?

«Рекламникс» вызвал целый поток обвинений в клевете и все-таки «похоронил» прежние коммерческие телекомпании. Через некоторое время сонмища безработных рекламистов, служащих телекомпаний и безденежных святош возжаждали крови Хаддена. Выросло число и более серьезных врагов.

Еще бы, подумала Элли, а Хадден — человек интересный.

— Так что я считаю, пора мне уходить на покой. Денег у меня столько, что я уже и не знаю, что с ними делать. Я нажил врагов повсюду, даже собственная жена терпеть меня не может. Теперь я хочу сделать что-нибудь значительное, настоящее. Такое, о чем люди будут вспоминать через сотни лет и с благодарностью думать обо мне.

— То есть вы хотите…

— Да, я хочу построить Машину. Имейте в виду, лучшей кандидатуры, чем я, у вас не найдется. У меня работают самые лучшие кибернетики, эксперты и практики; персонал у Карнеги — Меллона, в Массачусетсском технологическом, Станфорде и Санта-Барбаре уступает моему. Из полученных схем ясно одно: слесарю с молотком, зубилом и ведерком краски здесь делать нечего. Это будет в некотором смысле аналог генетического конструирования. Вы не подыщите для этой работы более подходящего исполнителя. К тому же я собираюсь не драть с вас три шкуры.

— Мистер Хадден, не мне решать, кому делать Машину, если дойдет до этого. Решение будет приниматься на международном уровне. Следует учитывать различные политические аспекты. В Париже до сих пор еще спорят, стоит ли делать эту штуковину в случае, если мы расшифруем Послание.

— Я хорошо осведомлен об этом и воздействую на ситуацию, используя связи, влияние и коррупцию. Но я просто хочу, чтобы и ангелы вовремя замолвили обо мне доброе словечко. Вы понимаете? Кстати, об ангелах. Вы просто потрясли Палмера Джосса и Билли Джо Ренкина. Я не видал их такими возбужденными со времени перепалки о водах Марии. Ренкин уже утверждает, что никогда и нигде не одобрял этой Машины и что, видит Бог, его неправильно поняли.

В поддельном ужасе он покачал головой. Обоих просветителей разделяла давнишняя вражда, но раз изобретатель «Проповедникса» в некотором смысле ухудшил их положение, Элли вдруг решила взять их под защиту.

— Вообще-то оба они люди смышленые, хотя об этом иногда трудно догадаться. Но Палмер Джосс… человек искренний. Он не пустое трепло.

— А вы уверены, что причина здесь кроется не в личном обаянии? Простите, но так важно, чтобы люди все правильно понимали. Ошибки обходятся слишком дорого. Я знаю обоих шутов. В глубине души это шакалы. Но многих религия привлекает — в духовном или сексуальном плане. Не хотите ли поглядеть, что сейчас происходит в храме Иштар?

С легким отвращением Элли поежилась и ответила:

— Лучше я выпью.

Сверху она видела ступени зиккурата, украшавшиеся в зависимости от времени года естественными или искусственными цветами. Она глядела на возрожденные висячие сады Вавилона, одно из «семи чудес света». К ее удивлению, все нисколько не напоминало отель Хиатт. Далеко внизу, освещая себе путь факелами от ворот Энлиля к зиккурату, шествовала процессия. Во главе нее четверо обнаженных до пояса мужчин несли закрытое кресло. Кто или что в нем находилось, понять было невозможно.

— Сегодня церемония в честь Гильгамеша, одного из древнешумерских правителей.

— Да, я слышала о нем.

— Он искал бессмертия, — деловито заметил Хадден и поглядел на часы. — Вы наверняка слыхали, что именно на верхушке зиккурата месопотамские правители получали указания от богов. В частности, от доброго бога Ану. Кстати, я выяснил, как они называли Вегу: Тиранией, жизнью небесной. Не правда ли, интересно?

— Ну а вы получили указания?

— Нет, боги гостят у вас, не у меня. Имейте в виду, следующая процессия Гильгамеша начнется только в девять часов.

— Боюсь, что не сумею задержаться так долго. Но я хочу спросить кое о чем. Почему Вавилон? Почему Помпеи?.. Ведь вы едва ли не самый изобретательный человек на планете. Вы уже создали несколько новых отраслей промышленности, сразили рекламу в ее собственном логове. Ну неважно, что получили порку из-за этих распознающих микросхем. Вы могли бы еще столько сделать. Зачем вам это?

Внизу процессия уже приближалась к храму Ашшура.

— Вы считаете это недостойным занятием? — спросил он. — Я просто пытался удовлетворить известные общественные потребности, которые правительство старается не замечать или попросту игнорирует. Таков капитализм. Все мои действия имеют легальный характер, приносят радость людям. А кроме того, позволяют выпускать пары, накапливающиеся в некоторых дурных головах, порождаемых этим обществом. Правда, так я считал не всегда. Все очень просто. Я точно помню тот миг, когда мне впервые пришла в голову мысль о Вавилоне. Это случилось в Диснейленде. Мы с моим внуком Ясоном плавали на пароходике по Миссисипи, сзади крутилось колесо. Внуку тогда было года четыре, может быть, пять. Я как раз подумал, как это мудро придумано у Диснея: там не продают билеты возле каждого аттракциона, по входному билету ты можешь бродить целый день, входить куда тебе угодно. Это позволяет немного сэкономить на зарплате, на билетерах, к примеру. Но гораздо существеннее то, что люди всегда переоценивают собственные возможности, они охотно переплатят за право увидеть все, хотя обычно довольствуются куда меньшим. Так вот, возле нас с Ясоном стоял какой-то восьмилетка с отсутствующим взглядом. Не знаю, может быть, ему было лет десять. Отец о чем-то спрашивал его, а мальчик только односложно отвечал. Он поглаживал дуло игрушечной винтовки, оперев ее о перила и придерживая приклад ногами. Он хотел только, чтобы его оставили одного с этой винтовкой. А позади него высились башни и