когда говорят dejeuner (завтрак), и снабдят вас грамматическими инструментами, чтобы вы и сами могли говорить о dejeuner, когда будете готовы. Мы обсудим, какие слова учить первыми и как их быстрее выучить. Вы научитесь с самого начала избегать мысленных переводов и думать на новом языке.

Так что же прячется за поверхностью наших слов?

Всякое слово в нашем мозгу содержит каждую нейронную сеть, с которой оно когда-либо было связано. В «собаке» в вашем уме есть немного от каждой собаки, которую вы когда-либо видели, слышали или о которой читали. Тысячи переживаний, разные у каждого из нас, соединены в этом слове, и тем не менее, когда мы говорим «собака», наш мозг работает примерно одинаково.

Слова — это наш общий мозг. Собравшись вместе, мы показываем на все, что есть в мире, и называем это словами, пока наши умы не настроятся друг на друга, образовав такой огромный оркестр, что скрипачка из Лос-Анджелеса может не услышать виолончелиста из Пенсильвании, но все же мы все вместе играем совершенную музыку, отбиваем совершенный ритм. Слово — невероятная штука.

И это не значит, что аккорды, которые мы играем, просты: в них тысячи нот, они соединяют правописание с произношением и грамматикой. Самая низкая нота — это грамматика: мы с вами никогда не скажем «этот собак», хотя говорим «этот хомяк». Это грамматика собаки, и она звучит в нашем мозге низким, вибрирующим тоном виолончели.

Звук и написание, конечно, тоже принимают участие в оркестре. Наверное, это духовая секция, и ее мощный звук велит нам, не задумываясь о причинах, говорить «сабака», хотя мы пишем «собака».

Значение — это мелодия, и это не простая песенка. Это какофония образов, историй и ассоциирующихся с этим словом других слов. Я могу показать на милый маленький комочек шерсти и сказать «собака», и вы согласитесь. «Да, — скажете вы. — Это собака». А потом я могу показать на огромного ньюфаундленда и сказать «собака», и вы снова согласитесь. Я даже могу сказать: «Вся собачья преданность в ее глазах», — и вы будете опять согласны, хотя собственно собаки в разговоре даже не было.

Помимо двух десятков определений собаки есть еще огромное количество родственных слов. Когда мозг воспринимает слово «собака», тысячи этих слов приходят в боевую готовность, и десять тысяч других слов, не относящихся к собаке, отходят в отступление. Собака лает, но она не кричит и не орет. Вы можете плавать по-собачьи, но не есть по-собачьи, даже если это очень большой и вкусный бутерброд. Слова соединяются автоматически, и вы инстинктивно чувствуете, какие подходят друг другу, а какие — нет.

Все эти составляющие — звучание, написание, грамматика, значение и связанные слова — образуют огромную симфонию, которая называется «собака». И в ту секунду, когда я говорю вам, что «собака» по-английски — dog, в эту симфонию врывается посторонний, звучащий не в лад, звук горна. Ррррруаааааааааа.

Вы можете говорить бегло, потому что слова складываются вместе автоматически. Когда вы думаете «собака», в ту же секунду вспоминаете тысячи других слов, которые могут продолжить ваш рассказ. Ваша собака может скулить, лаять или спасти упавшего в колодец знакомого. В это слово встроены многослойные воспоминания и опыт — и все это мгновенно теряется, если перевести слово на другой язык.

Почему? Потому что перевод лишает слова их музыки.

Наша симфония «собаки» существует только на родном языке, и никто, кроме нас, ее не слышит. Когда я учил русский в языковой школе, мы смотрели фильм, в котором главный герой напился, забыл взять с собой ружье, и его загрызли собаки. Серьезно. В английском языке собака — лучший друг человека. В русском — собаки оставляют после себя только изгрызенные ботинки.

Я сказал вам, что dog — это собака по-английски, но это не совсем так. Даже понимая, что и чихуахуа, и ньюфаундленд — это действительно «доги», мы все же упускаем большую часть оркестра. Где грамматика, произношение, где правописание? Вы никогда ничего не слышали о «догьей» преданности. Где все другие слова, связанные с этим «догом», которые дают ему жизнь в вашем воображении и разуме?

Давайте учиться слышать симфонию с новыми словами. Потому что когда вы ее услышите, вы никогда не захотите слышать перевод — этот рев горна, звучащий не в тон.