Есть всего лишь одно место, о котором я знаю, что там время приостановило свой ход. Высоко над Коралловым морем, в «Боинге- 747», направляющемся в Австралию, я сижу, расплющив нос о холодный иллюминатор; прекрасно видны яркие луна и звёзды Южного Полушария. Вокруг меня коллеги-пассажиры пробуют спать, набитые в эту серебристую сигару, подвешенную над Землёй и преследующую ночь, бесконечную ночь, потому что мы летим на запад. Сколько сейчас времени; что такое время? Бортпроводница компании “Quantas” проходит среди тихой толпы и, хотя её не спрашивали, сообщает пассажиру, сидящему передо мной, что здесь нет никакого времени – лишь расстояние. Я пожимаю плечами в подтверждение этого; как может ошибаться она, ветеран тысячи транс-тихоокеанских перелётов? Сейчас 4:00 согласно моим часам, по времени Западного побережья США, но 21:00 здесь, по моим расчётам, двенадцать часов в полёте. Ещё три часа хода до Австралии, затем ещё три часа на холодной скамье аэропорта, далее ещё два часа в другом самолете, чтобы добраться до Новой Каледонии, пункта моего конечного назначения. Что здесь: прошлое, настоящее или будущее? И вновь ощущается присутствие Г. Дж. Уэллса. У этой битвы, похоже, не будет конца: всё, что было раньше – это всего лишь память, а всё, что будет – лишь предположение. Реальность – это тесное сиденье, крошечный иллюминатор, самолёт, замерший над тёмной Землёй, которая, как предполагается, находится внизу, и мрачная луна среди брызг звёзд. Я размышляю о том, что никогда не буду ближе к этим звёздам. Книга, тихие раздумья, попытка задремать. Противоположность времени.

Но далее, так или иначе, против всех ожиданий, полёт завершается, а время вновь начинает течь; этот рейс становится памятью, которая заканчивается в том месте, где время, по крайней мере, отсчитываемое эволюцией, также приостанавливается.

Я впервые прибыл на Новую Каледонию в 1975 году, первый раз перелетев через самый широкий океан и оставив, наконец, логово своей долгой школьной жизни. Я прилетел, чтобы изучить знаковый образ приостановившейся эволюции, камерного наутилуса, противоположность идее этой книги – не будущее эволюции, а завершившуюся эволюцию. Тогда я был земноводным существом, поскольку шагнул в море в раннем возрасте. Надев акваланг в 16 лет, я стал водолазом-спасателем в 18 и инструктором по подводному плаванию в 19. Будучи молодым (и потому бессмертным), я не испытывал никаких опасений перед морем, поскольку я больше чувствовал себя дома под его поверхностью, нежели живя среди обитателей воздуха. Таким образом, на протяжении трёх месяцев на двадцать пятом году своего существования я жил жизнью моря, занимаясь исследованиями на острове, который когда-то был частью Гондваны, отколовшейся во времена Эры динозавров, чтобы быть унесённой дрейфом континентов в её нынешнее тропическое местоположение, к востоку от Большого Барьерного рифа в Австралии. Новая Каледония стала сама себе эволюционной лабораторией, оставшись в стороне при раздаче млекопитающих, но вместо этого получив в процессе эволюции уникальную фауну птиц и насекомых, и флору, доставшуюся от древней Гондваны, флору, относящуюся ко времени зверообразных рептилий 250 миллионов лет назад. Отрезанная от остального мира, Новая Каледония стала музеем древностей: добрая половина её растений не растёт нигде больше на Земле, и многие из них весьма древние. Похоже, что эволюция здесь ушла в продолжительный отпуск. В первый месяц нового тысячелетия, на моём пятидесятом году жизни, я вернулся в это древнее место, место древностей.