вьетнамоведов, Мариан по-настоящему любил Вьетнам – это проявлялось и в том, что его тесная квартира в Москве стала местом, куда приходило бессчетное число вьетнамцев, и не только писателей (а, как мы знаем, европейцы приглашают к себе в гости только очень близких людей). Тем не менее не только я не раз оставался у него ночевать. Именно в его квартире я познакомился с Нгуен Конг Хоаном, Нгуен Динь Тхи, То Хоаем, Тэ Ханем, Суан Зьеу, Нгуен Куанг Шангом… вместе мы обедали, там же и отношения завязались.

Один военный писатель, из тех наших писателей, с которыми Марик познакомился очень давно, вызывал у него особые чувства. Этот писатель был поистине конфуциански образованный, интеллигентный, с артистической душой, но – весьма средний литератор. Марик из-за большой любви к нему организовал издание сборника его рассказов на русском языке, причем перевел их прекрасно и уважительно представил его читателям; и это в те времена, когда другие наши литературные корифеи, гораздо более крупные, практически не были известны в Советском Союзе. Потом Марик решил пригласить этого писателя к себе домой, договорился с друзьями, чтобы те оказали ему прием, достойный его «доброго сердца». И вдруг между двумя нашими странами возникли политические противоречия. И этот писатель сразу же изменил отношение к Марику. Не знаю, что было на душе у самого писателя, но Марик страдал и страдал долго.

А затем он встретился с Нгуен Туаном, и Туан, как писатель и как человек, стал самой большой его любовью до последнего вздоха. Об отношениях Нгуен Туан – Мариан Ткачёв написаны десятки страниц. Нужно только добавить, что, боготворя Нгуен Туана, Марик переводил его с энтузиазмом, чтобы его русские соотечественники тоже могли насладиться мастерством вьетнамского прозаика, причем мастерством, как он считал, мирового уровня. (У меня с ним были горячие споры: кто из двух – Нгуен Туан или Нам Као – представляет большую ценность, больше достоин преклонения, но ни один из нас другого не переубедил. Уже став старым, я перечитал обоих авторов и начинаю склоняться к мнению Марика).

Создавать образ Туана было далеко не просто. Во-первых, Марику нравился Нгуен Туан, который писал до 1945 года, а в те годы, когда у нас шла война против США и их марионеток, специалисты по Вьетнаму вовсю переводили на русский всякие «Жить, как он», «Следы бойца», «Шторм» и другие творения, которые тогда в нашей стране выходили пачками; что же касается таких произведений Туана, как «Тени эпохи», «Династия Нгуенов», «Волосы девушки Хоай»… кто их тогда издавал для массового чтения? Только теоретики да литературные критики вспоминали о них, причем хвалили редко, а ругали много. Так же обстояло дело и после окончания войны, вплоть до начала Обновления. Впоследствии Марик рассказывал мне, что при попытке издания каждой книги Нгуен Туана приходилось буквально пробиваться через частокол возражений, исходивших из среды русских вьетнамистов, которые опирались на официальные оценки во Вьетнаме, и ему удавалось пробиться через этот частокол только благодаря старым друзьям, которые занимали ответственные посты в советских руководящих органах. Но это лишь внешняя сторона вопроса. Внутренняя же сторона – как передать стиль Нгуен Туана, ведь его привлекательность совсем не в том, о чем он пишет, а в том, как он пишет. И сам дедушка Туан очень хорошо сознавал это. Из всех наших писателей, которых переводили на русский, только он спросил меня: «Послушай, Кы, Мариан мои сочинения переводит так, как надо?» Я ответил: «Он очень старается, дедушка, каждую фразу переводит по нескольку раз. И, кроме него, никто вас не сможет перевести так, как надо». Дедушка Туан покивал головой, но вряд ли успокоился. Сам Марик потом мне рассказывал: «Кроме тебя дед опрашивал еще нескольких человек; когда это дошло до моих ушей, я ему врезал… «Ну, ладно, вы спрашиваете Кы, но другие-то как могут разобраться в моих переводах? Лучше сразу сказали бы мне: «Я тебе не доверяю!» – «Ну, и что дед ответил?» – Он сказал: «Я же писал не для тебя; а так как я не читаю по-русски, я не знаю, правильно я выгляжу в твоем переводе или нет». Вот такой это был старик!

Марик потратил пять лет, чтобы перевести Нгуен Туана, издал три сборника его произведений, в том числе довольно толстый сборник в «Библиотеке вьетнамской литературы»; все они были изданы еще до того, как у нас началось Обновление. Благодаря этим книгам, Нгуен Туан хорошо принят в кругах российских литераторов. Я был свидетелем, как уважительно беседовали с ним такие известные писатели, как Симонов, Стругацкий. Однажды я, проявив принципиальность, честно сказал Марику: «В некоторых местах, вы слегка приукрасили Туана… Он у вас, как Платонов в русской литературе». Ткачёв ничего не сказал, но видно было, что он недоволен этим замечанием. Случай этот ушел в прошлое, никак не повлияв на наши отношения. Но в конце 2006 года, за несколько месяцев до кончины, он позвонил мне из Москвы: «Послушай, Кы, я перечел свои переводы Нгуен Туана, и мне захотелось исправить много мест и перевести дополнительно несколько его вещей, которые нельзя было опубликовать в советское время. «Пагоду Дан», например. Старик передал мне ее в Сайгоне. А я слышал, что в Ханое только что вышло Полное собрание сочинений Нгуен Туана, это так?» – «Да, я куплю его и вышлю вам». Он был страшно рад, получив это Полное собрание, сразу же позвонил мне с благодарностью. После его смерти, войдя в его рабочий кабинет, я увидел пятитомник Нгуен Туана на его письменном столе, прямо перед его креслом.

До того как взяться за перевод Нгуен Туана, Марик отобрал и перевел на русский большое число древних литературных памятников нашей страны – это и «Viet Dien u linh» («Повести о загробном мире»), «Linh Nam chich quai» («Мистические рассказы древнего Вьетнама»), «Thanh Tong di thao» («Рукописи императора Тхань Тонга»), «Truyen ky man luc» («Рассказы об обыденном»), при этом он подробно разъяснял русскому читателю все тонкости древних вьетнамских текстов. Это была поистине академическая, кропотливая работа. Зная его артистический характер, я не думал, что он это сможет сделать. Он был старателен до неимоверности: не только расшифровывал транскрипцию, но и переводил на русский названия местностей, храмов, пагод и вьетнамских исторических персонажей; при переводе он избегал использовать русские термины иностранного происхождения, которые могли создать ощущение современного языка. Многие слова, уже давно вошедшие в употребление, которые другие переводчики спокойно использовали, например «карта», «устав», – он решительно отбрасывал и находил соответствующие им слова старого русского языка – «чертеж», «уложение». Ясно, что при таком стиле