снова ожил динамик:

– А теперь выйдите на середину комнаты! Военнослужащим и семейным построиться по росту!.. Та-ак, хорошо!.. На изображение Великого Гордра – равняйсь! Смирр-на-а! Песню «Благословенный светоч наш» запевай!..

Конечно, и сам вещатель затянул на два голоса глюэнский гимн. Это было похоже на дуэт блуждающих в тумане пароходов. С улицы – из окон и дверей – доносился хор вторивших им глюэнтян.

Порадовав меня после гимна небольшой паузой, вещатель снова ожил.

– Внимание! – объявил он строго. – Не забывайте: до девяти утра Министерству Двух Пэ должно быть сообщено обо всех недозволенных действиях, сомнительных поступках, зловредных словах и крамольных снах!.. Как обычно по воскресеньям, жильцы нечетных номеров обличают жильцов четных, дети – родителей, мужья – жен!..

До отъезда из гостиницы оставалось еще минут сорок. Я вызвал дежурного робота.

– Возьми чемодан, – сказал я ему, – спусти его на лифте и отнеси в кафе к крайнему столику рядом с дверью.

Сам я не спеша сошел пешком по лестнице. Робот ждал меня у входа в кафе. Я опустил монету в отверстие на его затылке. Он тут же сплюнул мне на ладонь сдачу. Чаевых здесь не брали.

Отворив массивную дверь, я увидел около столика свой чемодан, а за столиком – Старшего дегустатора крамолы Вурга, поднявшегося мне навстречу.

– Миллион лет, – сказал он.

Понимая, что неофициальная краткость его приветствия – это особая любезность, я ответил еще одним «миллионом» и пригласил его садиться.

Мы заказали бутерброды с копчеными червями и кофе.

– Чему обязан? – спросил я, взглянув на Вурга.

– Видите ли, – отвечал он с непонятным смущением. – У меня к вам дело. То есть, не у меня лично… у всех… Хм… И не у всех… вообще… а у всех нас… нас… как таковых…

Я помалкивал.

– Под «нами», – продолжал он, – я имею в виду всех… кто соответственно облечен…

– Вы хотите сказать, что говорите от имени властей, – я решил докопаться до сути сам, – но разговор наш носит как бы частный характер?

– Вот именно! – приободренный, он едва не расплылся в улыбке.

– Ну и в чем же дело?

– Не смейтесь, дело в смехе. Вы были правы: у нашей таможенной службы нет чувства юмора. Но, – он быстро огляделся по сторонам, – его нет и в других… департаментах…

«Уж не сколачивает ли он юмористическую фронду? – подумал я. – Свою смехотворную оппозицию»…

– Юмора нет не то что у штатных или добровольных осведомителей, но даже у Старших дегустаторов крамолы и, – он опять осмотрелся, – …и выше. Мы беззащитны перед смехом. Любой из нас ежеминутно может проморгать что-нибудь смешное. А там – греха не оберешься. Подпольные смехачи появятся, как грибы после дождя. Были… были и на Глюэне люди, понимавшие толк в смехе, но их всех до единого подвели под новый закон. Если кого теперь и выпустить, положиться на них нельзя.

Он вздохнул.

– Но какое все это имеет отношение ко мне? – спросил я.

– О, вы… у вас-то есть чувство юмора!..

Я поклонился, едва не угодив носом в свой кофе.

– Вам, – продолжал он, – ничего не стоит вовремя и в любой форме распознать смешное. Вы были бы нам очень полезны, скажем, на посту начальника ОВЭЭС – Отдела Выявления смеха в Министерстве Двух Пэ.

Я безмолвствовал, ошеломленный его неожиданным ходом.

– Работа, понимаете сами, чистая. Попросту говоря, научная… академическая…

Я молчал.

– Ну и конечно, двойное жалованье, гатем и все – как полагается…

И опять я не ответил. Он после паузы продолжал с некоторым уже удивлением:

– Вы сохраните земное подданство и…

– Нет! – резко сказал я. – Нет, мне это не подойдет.

– Но отчего? Вы сможете писать свои книги и вообще использовать досуг, как вам будет угодно.

– Нет-нет! И давайте закончим этот разговор.

– Не торопитесь. Подумайте все-таки…