После ужина, который прошел в полном безмолвии. После той трагедии в поднебесье никому, казалось, и в голову не может прийти возобновлять наше пети-жё, но тут вдруг Кляпов, обладатель фанта, вскочил, некоторое время нервно расхаживал из угла в угол и наконец заявил:

— И все-таки!.. Несмотря ни на что!.. Я готов!.. Да, да, я должен!.. Именно теперь!

— Успокойтесь, — сказала Амалия Фридриховна, — никому вы ничего такого не должны. По крайней мере, в свете сегодняшних событий. И вообще я полагаю, все это наше пети-жё следует на время…

Он ее перебил:

— Нет, нет! Я себе, самому себе должен! Ибо, видит Бог, не могу более! Душа, — м-да, душа! — требует очищения! Не могу более держать в себе!..

Послышалось:

— Что ж, ежели оно так…

— Ну, тогда…

— Слушаем вас, милостивый государь!

— Вываливайте всё! (Это, понятно, — Ми.)

Кляпов прошагал в конец залы, некоторое время прокашливался, теребил остатки своей шевелюры и наконец провозгласил:

— Слушайте же, слушайте, господа!..

Признание г-на Кляпова[40]

— Да-с, господа… В общем, был у меня в ту пору в Санкт-Петербурге небольшой бакалейный магазин, лавка, можно сказать. Поначалу, пока дело только развивалось, за прилавком приходилось стоять самому. По двенадцать часов в день! Сами понимаете…

— Чего ж не понять, — сочувственно отозвался Грыжеедов. — Я вот тоже, когда с пирожками начинал…

Но Кляпов нервически взвизгнул:

— Не перебивайте же, сударь, не перебивайте!.. О чем бишь я?..

Грыжеедов, ничуть не обидевшись, подсказал:

— О лавке… то есть о магазине своем изволили.

— Да-с!.. Весь день на ногах, без выходных; а работа, сами понимаете, нервная, всю натуру себе испортил. Ну и решил в конце концов нанять кого- нибудь себе в помощь. Только вот кандидатуры мне по тем или иным причинам не нравились: то по виду вороват, то на физиономию урод уродом (такой своею внешностью распугает всю публику), то косоглаз (что публика снова же не больно жалует), — в общем, беда!

И тут вдруг является по моему объявлению барышня — совсем юная, стройная, красоты несказанной. И умница! Она тебе — и по-французски, и по- немецки: «битте, фрау», «пардон, месье», — в общем, я о такой даже и мечтать не смел!

— А по имени — как? — зачем-то полюбопытствовал Львовский.

— Вот именем она назвалась совсем простецким: Прасковья.

— А лет сколько?

— Сообщила, что девятнадцать. Это я потом уже узнал… Не стану, впрочем, забегать вперед…

Я недоумевал: и чем ее привлекла моя лавчонка? Да и жалования большого я не мог ей обещать.

Она, однако же, не раздумывая, тотчас согласилась на все мои условия, лишь одно условие выставила со своей стороны: чтобы она, не имея своего жилья, могла ночевать у меня в подвальчике, в складском помещении.

Ну, чего ж не согласиться? У меня там, в подвальчике, и кушетка имелась, сам иногда ложился приотдохнуть.

…А работала — я нахвалиться не мог! И выручка у меня сразу поползла кверху, посетители валом валили полюбоваться на нее. И честна была. Поначалу я несколько раз устраивал в магазине ревизию — все до последней копеечки сходилось…

…По ночам у меня, знаете ли, бывает бессонница, вероятно, от нервов; я в таких случаях совершаю ночной променад. Вот иду я в ту ночь по Литейному (как раз там мой магазин располагался), и вижу — там свет в окнах горит. Странно: уже третий час ночи; что ж, у столь юной барышни тоже бессонница? Либо (я так подумал), свет забыла погасить, электричество зазря расходуется. В общем, открываю дверь своим ключом… А она — мне навстречу, в полном одеянии.

Отчего же вы, спрашиваю, милая, по ночам не спите?

А она мне: не могу я, говорит, спать там, внизу — мыши там у вас, а я их боюсь до жути.

Что ж, то правда, мыши там, в подвале, имелись, сколько я их не выводил. И тут я ей говорю: ладно, мол, сниму я вам, милая, комнату, а покуда можете пожить на квартире у меня.