музыки». Как отмечает британский эстетик Г. Грэхем, «многие значительные исследователи музыки приписывали ей как способность к репрезентации, так и свойства языка». (Graham G. Philosophy of the Arts. An Introduction to Aesthetics. L. – NY.: Routledge, 1997. P. 85)

В опере этот процесс конкретизируется с помощью вербального элемента и сюжета, для которого любовь, власть, столкновение принуждения и свободы столь типичны. Тема любви как отношения власти, доведенная до ее рокового завершения, является весьма востребованной в опере и может многое нам рассказать о понимании этого отношения в разные эпохи. Кроме того, оперная сцена, будучи пространством активных экспериментов в области переосмысления сюжета (в особенности в современной «режопере»), помогает лучше видеть тенденции современной культуры по отношению к тем человеческим отношениям и ценностям, которые часто объявляются устаревшими, переосмысливаются, часто искажаются. То, что происходит на современной оперной сцене, далеко не однозначно по отношению к классическому наследию, вечным ценностям искусства. Как бы мы ни относились к экспериментам «режоперы», стремление понять ценность произведений прошлого для сегодняшнего дня вполне естественна, а удачна или неудачна интерпретации старого сюжета в новом духе, зависит от многих обстоятельств, среди которых талант режиссера и адекватность исполнителей занимают не последнее место. Сказки всегда были любимым предметом для создания новых и новых версий – сказочные персонажи не обусловлены жесткими рамками историзма, сказка – это то, что могло произойти в любое время и в любом месте, поэтому, на первый взгляд, сказка с ее архетипическими образами и нарративными моделями легко поддается модернизации. Но здесь таится опасность выйти за пределы «времени композитора», стилевого единства всех компонентов произведения, которые, будучи перенесенными в иной стилевой контекст, могут казаться абсурдными. Примеров такого рода «осовременивания» классики очень много, каждый может сам вспомнить ту или иную постановку. наполненную реалиями наших дней, которые совершенно не увязываются ни с музыкальной стилистикой, ни с либретто. Постановка произведения иной эпохи, в том числе и основанного на сказочном сюжете, требует очень тонкого понимания не только формы, но и эмоции, и способа ее выражения, характерного для того или иного времени. Если удается найти точку соединения темпорального и вечного, прошлого и сегодняшнего, тогда возможно создание шедевра. В противоположном случае постмодернистская игра со временем может стать разрушительной как для произведения, так и для исполнителей, и для зрителей/ слушателей Сегодня мы обратимся к двум операм-сказкам, которые мы знаем в многочисленных вариантах, любим и хотим поделиться этой любовью как рождественским подарком со всеми нашими друзьями. Мы расскажем, как воспринимает оперу культуролог, для которого анализ культурных текстов – профессия, и человек, также близкий к искусству, но в совершенно другой сфере, более близкой к визуальной культуре, непосредственно производящий визуальные образы. Наш диалог – это не спор, это две точки зрения на оперу и на сказку, которые мы обе любим, но воспринимаем по-разному. Речь пойдет о «Золушке» Россини. Мы отобрали те спектакли, которые кажутся нам наиболее удачными, которые мы видели на сцене и в записи, которые – поскольку говорить об искусстве невозможно без определенной субъективности – привлекают нас эмоционально, создавая необъяснимое очарование.

О.Д. – Принц… Принцесса… Кто из дам любого возраста не мечтал о прекрасном принце (и не воображал бы себя, хотя бы разочек, прекрасной принцессой). Какая магия заключена именно в этих словах, когда простое их упоминание уже намекает на начало сказки? Почему они так хорошо сочетаются со словами «прекрасный», «сказочный», «необыкновенный», «волшебный»? Почему я сразу начинаю ждать чудес, когда мне попадается на глаза история, в которой действующим лицом является принц? Нет, я конечно, понимаю, что русская традиция (и не только) вполне может рассматривать в качестве главного героя какого-нибудь Иванушку-дурачка или царевича-королевича. Но для меня с принцем (как персонажем) не сравнится никто! Потому что принц! И все!

Это так, даже если мы имеем дело с такой, совсем даже и не сказочной, историей как сюжет оперы «La Cenerentola». Можно я буду так это называть? Потому что Золушка – это не совсем то, потому что «La Cenerentola» (когда научишься произносить, что обычно происходит только после определенной тренировки) – это уже почти россиниевский серебристый перезвон.

Итак, «La Cenerentola». Сказка. А ведь нет в ней ничего сказочного! Сказочное везение – да, а сказочного антуража нет. Есть история о том, как доброй милой девушке вначале было совсем тяжко в жизни, а потом повезло. Повезло, как в сказке! Причем истоки этого везения почему-то выведены за рамки этой истории. Потому что непонятно, почему принц должен, вынужден жениться именно сейчас («… жестокий приказ отца. жениться без любви.»), почему учитель принца ищет невесту именно в доме разорившегося барона Маньифико, и сколько домов обошел он в поисках подходящей кандидатуры. Если задуматься – вопросов возникает великое множество. И ответов на них у меня нет. Впрочем, возможно, я не искала их в достаточной степени усердно.

А вот главный вопрос так и открыт, хотя именно этот сюжетный ход делает эту историю сказкой для всех: для детей и взрослых, для дам любого возраста, особенно тех, кто уже не верит в прекрасного принца! Почему же, интересно мне знать, Россини отказался от тыквы-кареты, мышей-лошадей, крысы-кучера? И, наконец, от доброй феи?

Е.Ш. – В «Золушке» Россини изменяет сюжет. На место доброй феи приходит новая фигура – наставник принца философ. Кто он такой? Зачем была нужна эта трансформация?

О.Д. – Да, добрая фея сказочным образом превращается в философа – учителя принца Алидоро. Хотите верьте – хотите нет, но он-то и предстает самым сказочным персонажем. В каких-то постановках, как, скажем, в барселонском «Лисеу», он просто одет в костюм мага со всеми атрибутами: плащ со звездами, посох, остроконечная высокая шляпа; в каких-то, как в Метрополитен-опера, предстает с ангельскими крыльями, что, учитывая внешность певца, наводит вовсе не на «ангельские» ассоциации; где-то он лишен этих волшебных примет совершенно. Но я сейчас вовсе не об этом. Потому что есть постановка, на премьере которой я была в Вене в январе этого года. Режиссер Свен-Эрик Бехтольф наделил Алидоро всеми чертами сказочного персонажа,