– Что? Я не отстранен!

– Будешь, – заверил Джеймс. – В Совете галактической безопасности уже готов приказ. Формально – по состоянию здоровья. Но одновременно будет пущен слух, что дело тут не совсем в здоровье… точнее, даже совсем не в здоровье, а в твоем слишком своевольном поведении на Гиганде. Кстати, это частично правда. Своей геройской гибелью ты сорвал какую-то важную операцию, насколько я знаю. Ну а Радуга – планета аутсайдеров, в роли отставника ты там будешь как раз к месту…

– Все это – только если вы согласитесь, – добавил Ковальский. – Если нет, ваша подготовка будет свернута, а все слухи и приказы… как это называется… похерены. И вы станете просто отдыхающим после ранения Прогрессором, к которому ни у кого нет никаких претензий.

Борислав рассмеялся.

– Невероятно соблазнительное предложение. Вы отнимаете у меня работу, распускаете обо мне темные слухи и отправляете за пару десятков световых лет, одного, разведывать то – не знаю что…

– Итак? – быстро спросил Джеймс. – Ты согласен?

– Да кто же от такого откажется!

Над степью гулял ветер.

Небо было ясное: ровная голубизна. Ни одного облака. И ни одной птицы. Только ветер нарушал тишину. И даже простой травы в этой степи было мало: ветер не шел по ней волнами, как на Земле, а лишь слегка колыхал прозрачное марево злаков.

Борислав улыбнулся. Под ногами прошелестела ящерица. Даже этот шелест был отлично слышен.

– Четвертый день творения, – сказал Борислав вслух. – Бог создал гадов, а теплокровными тварями мир еще не населил. Как же так?..

Степь не ответила.

Борислав побрел по ней, никуда особенно не направляясь. Стоял полдень, тень была совсем короткой.

Степь, плоская как стол, тянулась отсюда на три тысячи километров. К северу ее сменяла так называемая тундра. Леса, состоящие в основном из колорадской сосны, пока встречались только в окрестностях Столицы. Живой мир Далекой Радуги восстанавливался медленно.

Борислав пригляделся. На горизонте маячила погодная станция. Вот это было то, что надо. Наблюдатели таких станций часто имеют какое-то отношение к науке, и поговорить они обычно не прочь. При том, что информации к ним за время работы стекается не так уж и мало… Отличное место.

Он снял сандалии и пошел босиком, слегка увязая в песке.

Уже метров за пятьсот от станции его заметили. Рослый человек в белой рубахе вышел на крыльцо и помахал. Борислав сделал ответный жест. Солнце пекло уже всерьез: самое время передохнуть. И выпить, скажем, чайку. Ведь должен же на метеостанции быть чаек?.. Он прибавил шагу.

Хозяин так и стоял на крыльце, разглядывая прибывшего. Мощный грузноватый мужчина. Белоснежная рубашка, небритое лицо. Полусветский медведь.

Борислав снял панаму и махнул ей. Человек на крыльце не ответил. Стоял, как монумент, и ждал.

Станционный домик представлял собой стандартный полевой модуль с салатовыми стенами и антеннами на крыше. Его окружал изящный палисад, перевитый пустынным вьюнком. Ворот, разумеется, не было.

– Поднимайтесь на борт, – сказал хозяин метеостанции. – А то скучно тут.

Борислав, раскачиваясь, поднялся по легкой дрожащей лесенке и протянул руку.

– Случайно к вам забрел, – сказал он. – Не мешаю?

Человек ухмыльнулся. Мотнул головой.

– Сейчас работы нет. И до вечера, кажется, не будет, – он посмотрел на небо. – Вы откуда шли? От Ключей?

– От Гринфилда. Я еще на рассвете вышел.

Человек уважительно приподнял брови. Вообще-то его лицо было малоподвижно, и лет ему – Борислав прикинул – было не меньше пятидесяти. Это кое-что означало. Добровольцы, работающие на таких станциях – обычно или молодежь, забирающаяся в глушь ради нового жизненного опыта, или неудачники, ищущие уединения в сочетании с полезной работой. Этот человек явно относился ко второй категории.

– Часов шесть, значит, идете, – пробормотал он. – Ну и ну. По жаре-то. Ладно, что же я – заходите в гости, хоть попьете чего-нибудь холодного. Меня зовут Питер.