2. Валентин Катаев. «Сын полка» (78)

3. Аркадий Гайдар. «Тимур и его команда» (72)

4. Александр Фадеев. «Молодая гвардия» (72)

5. Вениамин Каверин. «Два капитана» (60)

6. Алексей Мусатов. «Стожары» (40)

7. Иосиф Ликстанов. «Малышок» (35)

8. Николай Носов. «Витя Малеев в школе и дома» (30)

9. Елена Ильина. «Четвертая высота» (29)

10. Лев Кассиль и Марк Поляновский. «Улица младшего сына» (25)

11. Борис Житков. «Что я видел» (24)

Согласно Полевому, эта статистика доказывала: главное свойство советской детской литературы в том, что ее герои взяты прямо из реальной жизни. Они – «простые советские люди, озаренные идеями коммунизма»[549]. Полевой видел в популярности этих книг знак того, что советская реальность сама по себе существенно интересней любых фантазий. Естественно, это в большой степени была иллюзия, поскольку тиражи определялись не спросом, а указаниями сверху. Именно поэтому в список не вошли ни научная фантастика Александра Беляева, ни сказка о деревянном человечке Алексея Толстого, ни «Волшебник Изумрудного города» Александра Волкова.

В поэзии для детей доминировала четверка авторов: Самуил Маршак (661 издание), Корней Чуковский (450 изданий), Агния Барто (435) и Сергей Михалков (435). По мнению Полевого, эти авторы являются образцом того, как и в рамках поэзии возможно творить живые образы и освещать большие вопросы. В качестве примера Полевой назвал «Мистера Твистера» Маршака, критикующего расизм, михалковского «Дядю Степу», иллюстрирующего «социалистический гуманизм», и сатирические стихи Барто и Чуковского.

Полевой критиковал, главным образом, школьные повести. Слабость этого жанра отмечалась уже не раз. Евгений Герасимов совсем недавно, в 1953 году, обсуждал ситуацию в «Новом мире». «Отчего герои становятся скучными?» – задавался вопросом Герасимов, прочитав все школьные повести предыдущего года, включая провальную публикацию Марии Прилежаевой «Над Волгой» (1952). Когда писатели изображали школьную жизнь, у них получились «серые, безликие герои, лишенные всего, что присуще юности: фантазий, увлечений, задора, пылкости» [550]. Писатели прославляли безликий коллектив и осуждали любое проявление, которое могло быть расценено как индивидуализм. «Остается только удивляться, что никто еще не обвинил в индивидуализме школьников, которые самостоятельно решают заданные на дом трудные задачи по математике»[551]. Однако рецепт победы над кризисом, предложенный Герасимовым, звучал неубедительно: писателям нужно учиться у покойного президента Советского Союза Михаила Калинина и, как он, говорить с детьми «правдиво и откровенно» [552].

Рецепт Полевого же заключался в том, что писатели должны следовать жизни, а не литературным стереотипам. Школа не единственная оказывает влияние на развитие детей, литературе необходимо отражать и «бушующую жизнь» за стенами школы, искать материал для творчества «на фабриках, заводах, на шахтах, на колхозных полях, где труженики создают могущество, богатство и славу нашей социалистической отчизны»[553].

Полевой говорил и о проблеме «революционной романтики». Эта концепция была одним из краеугольных камней социалистического реализма, но на практике весьма трудно оказывалось определить ее суть. Писатели, которые включали фантастические или приключенческие элементы в сюжет, чтобы сделать его более живым и привлекательным, легко могли попасть под обвинение в «псевдоромантизме» или подвергнуться критике за то, что выбрали «слишком исключительный случай». Полевой призывал критиков быть более снисходительными в своих отзывах [554].

В поэзии Полевой слишком часто сталкивался с нравоучительным тоном, который не был естественной частью стихотворения, а «плавал, как пятна жира на поверхности супа»[555]. Полевой указывал и на другие слабости – единообразие тем, художественных методов и даже книжных заголовков. Он приводил несколько свежих примеров: «На солнышке», «На солнечном берегу», «Солнечный берег», «Солнечное утро», «На солнечной земле», «Солнечный зайчик», «Солнце в доме», «Солнце во дворе», «Солнышко». «Не слишком ли много солнца, товарищи детские поэты?» – спросил Полевой риторически[556].

В своем докладе о новой поэзии Агния Барто беспокоилась по поводу отсутствия «Гайдаровской интонации»[557]. Пионеры хотели служить своей родине, но вместо поэзии, вдохновляющей на смелые поступки и любовь к труду, им часто доставались «стихи созерцательные, а даже иногда и умилительные». «Тема радости, бодрости, праздника необходима и органична в поэзии для наших детей, – но не слишком ли много появилось стихов, внешне нарядных, но бессодержательных, в которых говорится главным образом об отдыхе, каникулах, бесконечных развлечениях?» – спросила Барто[558]. Чтобы доказать важность своей критики, она рассказывала об одном советском мальчике. На вопрос матери, кем он хочет быть в будущем, «юный философ» ответил: «Я рассчитываю жить уже при коммунизме, тогда никому не надо будет трудиться!»[559]