ее назойливое внимание к обездоленным, ее воспитание человечности и есть тот кошмар, который держит русскую детскую книжку в безысходном и тоскливом плену.
Желание превратить детей в хороших, добрых и нравственных граждан с помощью нравоучительных и дидактических текстов порождает «Ниагары слез», книги, наполненные «пьяными сапожниками, больными матерями, лохмотьями, вонью, грязью, слякотью, приторным нытьем». Русские писатели предлагают детям рассказы о том, «как старушка дала последнюю копеечку старичку, а трехлетняя няня-девочка утерла нос годовалому братишке». С детства Бенуа не переносит подобной угрюмости и уверен, что его отвращение разделяют все «нормальные» дети. Читать Пинкертона для детей все же лучше, чем русские книги с безупречными нравственными предписаниями. В них отсутствуют все основные составляющие хорошей детской литературы, а именно: истинные чувства, непосредственность, веселье, радость, свободная атмосфера, любопытство, развлекательность. В детских книгах Бенуа хотел бы видеть «солнце, лес, цветы, мечту о далеком и опасном, мужественный героический дух, стремление к подвигу, красивую гордость и самосознание».
Еще через год вышла «Детская литература» (1909) – важная работа по теории, истории и социальной роли этого жанра. Ее автор, Николай Чехов (1865 – 1947), старался оправдать необходимость особой литературы для детей. Одна из целей литературы – пробуждение интереса к чтению, необходимого для того, чтобы позже дети научились ценить хорошую литературу для взрослых. Детская литература, согласно Чехову, должна обеспечивать знания о жизни и окружающем мире. Для этого детскому писателю нужно хорошо разбираться во мнениях, интересах и вкусах своего читателя. Темы и формы их произведений должны отличаться от тем и форм литературы для взрослых[330].
В своем обзоре истории детской литературы Чехов делает различие между теми авторами, которые просто «сочинительствуют», и теми, которые по- настоящему творят[331]. Из русских писателей он предпочитает Константина Станюковича, в чьих произведениях видит героев, вызывающих симпатию, убедительных персонажей, захватывающий сюжет и живые картины жизни. Другими важными авторами являются Немирович-Данченко, прекрасный рассказчик с отличным стилем, Мамин-Сибиряк, умеющий пробуждать добрые чувства в читателе, и Николай Вагнер. Чехов уверен, что если бы Вагнер писал на каком-то другом языке, то он добился бы всемирной славы[332]. Среди современников Чехов выделяет Ал. Алтаева, но вместе с тем он восхваляет и Чарскую, представительницу «романтической литературы»: Чарская «обладает живою фантазиею и вполне литературным слогом»[333]. Федорову-Давыдову досталась похвала за способность «говорить с детьми», понимать и разделять их интересы[334].
Чехов не одобряет распространенной тенденции среди современных писателей подлаживаться под детский язык, но вместе с тем приводит множество примеров противоположного и в равной степени неподобающего, то есть использования языка и стиля, совершенно чуждых читательской аудитории. Среди читателей позабыты две группы – крестьянские дети и дошкольники. Статистика показывает, что только полтора процента всех опубликованных книг предназначены тем, кто еще не умеет читать. Книжный рынок наводнен книгами Эмара, Буссенара, Марриета и Андре Лори, не говоря уже о Пинкертоне. С точки зрения Чехова, это лживая литература, источающая насилие и жестокость. С другой стороны, популярность массовой иностранной литературы указывает на то, чего именно недостает русской детской и подростковой литературе, то есть приключений в экзотических местах, энергичных и смелых героев, оптимистического и живого повествования.
Журналам и иллюстрациям в детской литературе посвящаются отдельные главы, а в последнем разделе Чехов обсуждает значение детской литературы в рамках образования и роль взрослых, учителей и школьных библиотекарей.
В 1915 году Чехов опубликовал вторую книгу на эту тему – «Введение в изучение детской литературы». Основанная на лекциях автора для учителей, она отчасти была повторением издания 1909 года. Чехов защищает волшебные сказки с их национальными корнями, считая, что они играют важную роль в образовании. Сказки Пушкина были «жемчужины», зато многие педагоги по-прежнему считают сказку Петра Ершова проблематичной из-за абсурдности, шероховатости стиля и несообразностей, которые они усматривают в «Коньке-Горбунке». Чехов, однако, полагал, что этой сказке с ее высокой художественностью, жизнеутверждающим и радостным настроем предстоит долгая жизнь[335].
На этот раз дискуссия о роли сказок была вызвана замечаниями педагога и писателя-натуралиста Евгения Елачича (1880 – 1945). В своем «Сборнике статей по вопросам детского чтения» (1914) он рекомендовал более осторожный подход к сказкам. Дети не должны знакомиться с этим жанром слишком рано, поскольку сказки часто используют символы и аллегорическую форму, чужды юному читателю. У сказок нередко сомнительная мораль, события в них лишены логики и могут испугать ребенка. Елачич критически относится к Николаю Вагнеру, сомневаясь, есть ли ему вообще место в детской литературе. Обилие бедствий и мрачная атмосфера в его сказках могут даже лишить юного читателя желания жить[336].
Во «Введении в изучение детской литературы» Николай Чехов выделял в русской детской литературе предыдущих пятидесяти лет частично пересекающиеся направления: сентиментальное, романтическое, утилитарно-реалистическое, народническое, художественно-модернистское и новейшее. В народнической литературе присутствует истинное сострадание к людям, но ощущение горя и отчаянья так велико, что это может плохо отражаться на детях. Модернисты, такие как Городецкий, Саша Черный и Блок, пишут без педагогических целей, предлагая детям только пустое, ненужное развлечение. Для детей полезнее игры и игрушки, чем поэзия подобных авторов. Теперь Чехов более критически относится и к Чарской. Он признал, что она любит своих героев, всегда позволяет добру восторжествовать, умеет связывать в одно целое разные линии сюжета, но, с другой стороны, ее представления о жизни узки, поверхностны и мещански, и когда дело доходит до описания персонажей, она проявляет небывалую бедность воображения. Возникает чувство, что одни и те же герои под разными именами перемещаются из книги в книгу.
