Нанес оскорбление? Как?

В лимбо протянулась рука, и мир воссоздался вокруг неё — Каншелл снова мог видеть, время сдвинулось с места, но молчание продолжалось. Жрец c почтением взял предложенную книгу, и, воздев её к потолку ложи, произнес:

— Слово.

Безмолвие взорвалось криком, мощным, словно пробудившийся вулкан, абсолютным пароксизмом восторга, и Каншелл расплакался от счастья. Эффект от книги превзошел самые смелые надежды серва — впервые в жизни Йерун осознал, что даже у него, ничтожнейшего из слуг, есть предначертанная судьба и место в замыслах Императора. Возможно, отведенная Каншеллу роль куда более грандиозна, чем его нынешнее положение.

Верховный жрец отступил на шаг, и, опустившись на колени, положил «Лектицио Дивинитатус» в центре пола. Эта потрепанная, рваная, измятая книга переродилась в средоточении света, став чем-то большим, нежели слова, поучения или символ веры. Теперь серв видел в «Лектицио» одновременно прародителя и порождение сил, действующих за гранью познания. Сама Галактика вращалась вокруг этой книги: всё, что было, что есть, и что будет, отражалось и создавалось на её страницах. Возвышенная радость Йеруна смешивалась с таким же благоговейным ужасом — он был слишком мелок, а смыслы — слишком огромны. Попытавшись приглядеться и понять их всех, Каншелл обратился бы в ничто.

Но так ли это ужасно? Не стало бы это кульминацией жизни серва? Не в этом ли заключалось величайшее из деяний, которые он когда-либо надеялся совершить? Обладала ли хоть каким-то смыслом жизнь в состоянии вечного разочарования?

Жрец снова протянул руки, приглашая Йеруна присоединиться к книге, познать всё, обрести абсолютное откровение. Приняв мгновение в обьятия, Каншелл отдал себя Богу-Императору и шагнул вперед…

Нет, не шагнул. Разум успел отдать команду, нервный импульс достиг ног, но тело утратило целостность и отреагировало слишком медленно. В промежутке между мыслью и действием на ложу опустилась тень, и плавное песнопение отступило пред жестокой, безжалостной какофонией машин.

Рёв машин. Тяжелый грохот сабатонов. Приказы, отдаваемые голосом, в котором не осталось и отзвука человечности.

Паутина света раскололась и угасла, песня умерла, и прежний мир сомкнулся вокруг Каншелла. Задыхаясь от потрясения, серв пошатнулся, сначала из-за слабости в ногах, а затем — когда его задела толпа людей, бегущих из ложи. Колонистов подгонял осуждающий гнев ходячего оружия, что обращалось к ним.

— Вашим суевериям конец, — провозгласил Аттик, — как и моему терпению, как и этой деревне. Всё заканчивается сейчас.

Йерун упал на четвереньки, в голове звенело от ударов бегущих ног. Свернувшись в клубок, серв пытался защититься от них, но вскоре ложа опустела — даже самые истово верующие колонисты поспешили выполнить приказ грозного великана. Не торопились только верховный жрец и Ске Врис: подняв голову, Каншелл увидел, как они проходят мимо нависающего над всеми космодесантника. Послушница уважительно поклонилась Дуруну, но её господин, по-прежнему не снимавший капюшона, шел прямо. Затем оба вышли в ночь, и Йерун остался в ложе наедине с капитаном Железных Рук.

— Мой господин, — прошептал Каншелл, понимавший на самом важном, духовном уровне, что не сделал ничего плохого. Но, в царстве мирских законов и в глазах наиболее бесчувственных легионеров, он нарушил правила. Йерун не просил о пощаде, не собираясь предавать истину своей веры.

К тому же, «прощение» было чуждым понятием для подобных созданий.

— Чем это ты тут занимался, серв? — произнес Аттик низким, ужасным электронным голосом, едва слышимым сквозь доносящееся снаружи рычание моторов.

Каншелл открыл рот, но ничего не ответил — говорить было нечего. Никакая правда, ложь или мольба ничего бы не изменили, с тем же успехом серв мог попытаться предотвратить словами наступление ночи.

В ложу зашел Гальба, остановившись позади Дуруна.

— Капитан, — обратился к нему Антон, — колонисты собраны. Если вы желаете говорить с ними…

Аттик повернулся к сержанту.

— Я не стану говорить с этими идиотами, — ответил Дурун, — а просто скажу, что им нужно делать.

И капитан ушел, забыв о Каншелле — серв был настолько ничтожен, что мог привлечь внимание легионера лишь на несколько секунд.

Гальба, оставшийся в ложе, посмотрел вниз.

— Поднимайся, Йерун.

Каншелл кое-как встал на ноги.

— Что ты здесь делал? — вопрос Антона не был риторическим, сержанта действительно интересовал ответ.

Серв не понимал, в чем заключен истинный смысл «поклонения», пока не познал учений «Лектицио Дивинитатус». Но до этого Йерун испытывал нечто схожее, и объектом его преданности был Гальба. Среди всех Железных Рук на борту «Веритас феррум», только Антон по-настоящему замечал слуг легиона. Сержант не воротил нос от жалких смертных, доброжелательно относился к ним и порой, казалось, даже понимал слабых созданий, которые шныряли кругом, трудясь в недрах великого корабля. По крайней мере, Гальба сочувствовал им.

Каншелл не ответил Аттику, понимая, что это окажется бессмысленным. Зная, что Антон воспримет новую правду из уст серва не более радостно, чем капитан, Йерун также понимал, что не должен ничего скрывать от своего господина.