Далия пьёт чай и слушает.

Далия думает, что эта кухня очень подходит своей хозяйке. Здесь всё такое новое, белое и блестящее.

Невозможно смотреть.

Потом она видит связку грибов на стене. И это – как записка от бабушки. Что-то живое и человечное посреди стерильной белизны.

Вика говорит:

– Он стал совсем таким же, какой была мама. Знаете, она несла в дом всякую потерявшуюся живность. Выхаживала, отогревала. Людей тоже. Как будто чувствовала. Не уверена, что вы поймёте.

Потом Вика говорит:

– Я вас не виню. Отказать Марку невозможно. С ним справлялась только моя мама.

Далия молчит, но от неё, кажется, и не требуется никаких реплик. Она пытается понять, знает ли эта женщина, что её сын сейчас притаился за дверью и подслушивает. Не может не подслушивать, если она хоть что-то поняла о Марике за этот вечер.

– Он очень тяжело переживает её смерть.

(Нет, но я очень хотел бы, – думает Марик. Он сидит в коридоре на полу, прижавшись щекой к кухонной двери. На нём пижама с котятами и зайцами.)

Вика говорит:

– Чего-то подобного следовало ожидать. Марк не принимает Игоря. Не пускает его в свой круг.

Далия думает: «не принимает» – это ещё очень мягко сказано.

Вика говорит:

– Слишком много потрясений для одной осени. Мы с Игорем собирались пожениться, Марк не сказал? Теперь пришлось отложить. Предрассудки, конечно. Её уже не вернуть.

Далия думает: я не могу её осуждать. Не могу, потому что слишком хорошо её понимаю.

Далия ещё помнит, как это бывает, когда любишь кого-то. Когда весь остальной мир и все его мелкие и крупные детали кажутся незначительными и неважными.

Вика говорит:

– Вы не знаете, что ему там понадобилось? У Игоря?

– Почему вы не спросите у него самого?

– Вы пробовали у него что-то спрашивать?

Далия думает, что большого вреда не будет, если она скажет. По выражению лица этой женщины понятно, что она готова к любой правде. К тому, например, что Марик задумал убийство или похищение. Она бы не удивилась.

– Он хотел найти какую-то шкатулку. Почему-то решил, что она спрятана в номере.

– О господи!

Парадоксальным образом Вика становится похожа на папу из мультфильма про Карлсона. Далия ждёт, что она скажет ещё что-нибудь вроде «спокойствие, только спокойствие». Но Вика ничего такого не говорит. Тушит сигарету, открывает балконную дверь, выставляет пепельницу наружу. Закрывает балконную дверь. Говорит:

– Марк, принеси мою сумку.

Из чего становится понятно, что она всё-таки неплохо знает своего сына.

В коридоре слышен топот босых ног. Вика говорит:

– Я одного не понимаю: как он узнал? Он ведь никогда ни о чём не спрашивает. Но всегда всё знает.

Входит Марик. Сумку (огромную, кожаную, шахматной расцветки – абсолютно женскую; Далия никогда бы такую не купила) он очень осторожно несёт в вытянутых руках, как будто это не сумка, а тикающая бомба, которая может взорваться от любого неверного движения.

Вика нервно роется в сумке, поочерёдно выкладывает на стол кошелёк, ключи, очки, какую-то книгу, набор отвёрток, косметичку, несколько шариковых ручек, блокнот. И, наконец, шкатулку.

– Она действительно была у Игоря, – поясняет Вика. – Он отвозил её в мастерскую, чтобы починить завод.

– Он не заводил её? – перебивает Марик.

– Полагаю, что нет.

– Это простой вопрос: заводил или нет?

– Я специально предупредила его, чтобы ни в коем случае не заводил.

Кажется, такой ответ Марика устраивает. Он прижимает шкатулку к груди, точно котёнка, и делает шаг к двери.

– Ты ничего не хочешь сказать?